–Ну, выкладывайте.
Я хотел опуститься в кресло, но передумал. Будет смешно, если я сяду, устроюсь и скажу светским тоном: "Вы арестованы, магистр Сирий". Кстати, магистр ли он?
Я остановился за креслом, по-прежнему видя, лишь его седую макушку.
–Простите, магистр, - я решил начать издалека. - Я испортил вашу дверную ручку.
–Ах да, - спохватился, наконец, хозяин. - Я ведь не спросил, как вы вошли. Лев пропустил вас, неужели? Не припомню, чтобы назначал вам на это время.
Несмотря на явное оживление слов, интонации остались на уровне безразличия.
–Собственно, я его… отпустил, - признался я. Мне не хотелось, чтобы от моего посещения у него остались неприятные воспоминания. И уж если… то хоть неясностей не будет.
Говоривший был занят своими, далекими от меня размышлениями. Поэтому мои слова он воспринял - или не воспринял вовсе? - ровно.
–Не может быть, - заметил он.
Кажется, он меня и не понял. Как не может быть? Или ему все равно? Думает, что я вру? Или и это ему все равно?
Отчетливо пах жасмин.
Однообразная песня огня успокаивала.
–Выкладывайте, юноша, сокровенное, - потребовал голос.
На горизонте его ожидания появилось далекое облачко раздражения. Нет, не раздражения, всего лишь нетерпения. Ему хотелось избавиться от меня и вновь предаться (медитации, хихикнул внутренний голос) созерцанию огня (строго одернул я внутренний голос).
Почему я должен выкладывать? Зачем? Так принято в этом доме? Он дает советы? Исполняет желания? Да в силах ли он исполнить мое сокровенное желание?
Какое, кстати, из моих желаний самое сокровенное? Что вообще значит сокровенно? Самое большое? Самое сильное? Тайное? Чего я хочу? Кроме того, что в данный момент и обычно - почти всегда - мне хочется, чтобы меня оставили в покое?
Э, дернул я сам себя, мне хочется, а не я хочу. Разница! Для начала я хочу арестовать этого типа и уйти отсюда. Потом я хочу написать чертов диплом и уйти из Школы, наконец. Потом я хочу… Ну, этого я ему не скажу, себе и то не говорю…
Кресла здесь располагались не лицом друг другу, боком к огню, а лицом к огню, боком друг другу. Он оставался для меня незримым, несмотря на то, что я стоял почти вплотную к нему. Ведь не считать же часть макушки да колени, обтянутые серой мантией, обликом человека?
Ситуация комическая; одни разговаривают с улыбками, другие - с макушками.
Я вновь отвлекся.
–Простите, что вы от меня хотите? - уточнил я.
–Это вы от меня хотите, юноша, - раздраженно сказала макушка. - Вы ведь ко мне пришли, а не я к вам.
В этом что-то было.
Однообразный треск пламени отзывался в висках болью, от густого запаха кружилась жасмина голова. Зачем я здесь? Сидел бы дома, а не разгадывал бы дурацкие загадки без сфинксов.
–Решением Высшего Совета Магической Лиги вы арестованы, Сирий Псой, - сказал я, подавляя тошноту.
Тошнило от бессмысленности происходящего и сущего. Именно здесь вечное ощущение бестолковости и ненужности моего - и всех - бытия обрело силу и яркость.
Вспомнилось: "незатейливая формула ада современного человека выведена давно: "Некуда пойти". Нелепый магистр со свободным именем, не умеющий пользоваться тем, что оно означает! Опять он пытается руководить моей жизнью, как сотни и сотни сказочно умных голов!
Однотонность огненной песни звучала, как отдаленное предгрозовое рычание грома.
Душно, понял я.
–Как же вы вошли? - удивились даже колени.
Было в этом чувстве что-то живое.
–А что? - я ему говорил? Сам не помню. - Кажется, я же сказал, что…
–Впрочем, неважно, - взмахнул рукой владелец макушки.
Его облик дополнился еще одной деталью: суховатой кистью из широкой вазочки рукава, бледной, со слегка разведенными в стороны пальцами, как лепестками жасмина.
–Скажите мне ваше сокровенное желание, и я его исполню.
–Зачем?
Макушка, колени и бледная кисть, оставленная на подлокотнике, тряслись от тихого смеха.
–Я этим занимаюсь, - сообщил он мне. - На старости лет я решил употребить свой дар творить чудеса во благо людям. И стал исполнять желания. Не мелкие, а настоящие, жизненные.
Он не врал.
Я задумался.
–Что, просто так? - спросил я.
В благотворительность я наивно верил, но не в эту. И не то что бы сидящий передо мной и скрытый спинкой кресла излучал какие-то отрицательные эмоции, позволяющие мне усомниться в возможности сказанного. Нет, он был обычным человеком.
Что и настораживало. Не был он черным магом, как разрисовала его людская молва. Но не был он и бескорыстным служителем людям.
–С чего бы? - спросил я, стараясь говорить нейтрально.
Он усмехнулся - совсем чуть-чуть. Он знал, что говорит правду, и я это чувствовал. Какая разница, с чего? Главное, что он осчастливливает людей, - так он ощущал жизнь.
Мне стало интересно. Я протиснулся в щель между ручками кресел и уселся. Он что, всех заговаривает, прежде чем сделать убрать?
–Моя жизнь была насыщенной до предела всем, чем только может быть насыщена жизнь человека. И однажды я задумался…
Значит, думаньем ваша жизнь не была заполнена, отметил я про себя.
Рассказ был содержателен, но я не слушал. Я вслушивался в чувства. Пересказ одиссеи ничего не всколыхнул в нем, не заставил задуматься, правильное ли решение он принял на закате дней?
Мне не понравилась такая уверенность. Как лихо вы решаете за других, с мелкой неприязнью подумал я.
С мелкой - потому что я готов был позавидовать его уверенности в выбранной им миссии. Потому что я чувствовал, что эта уверенность слишком явная, чтобы быть истинной. Уговаривал сам себя?
–В рассказе Хемингуэя, юноша, есть один солнечный блик, фраза, брошенная пожилым официантом: "Каждую ночь мне не хочется закрывать кафе потому, что кому-нибудь оно очень нужно". Каждому из нас ночью нужен свет… Понимаете ли вы, милостивый государь, что это значит, когда некуда пойти? Я решил, что я стану тем, кто даст возможность куда-нибудь пойти тогда, когда некуда уже идти. Понимаете? Когда некуда идти в этом мире, можно уйти в другой.