Чем лучше узнавал я Карауза, тем больше ценил его. Он не кидался с лаем, как другие собаки, под ноги проходящих или проезжающих по улице, а с достоинством провожал их бдительным взглядом. Стоило рядом с ним оказаться какой-нибудь собаке, как та, подобрав хвост, спешила убраться подальше. Лишь иногда ночью, когда со скалы за деревней доносился вой волков или тявканье лисиц, Карауз гавкал так, что покрывал трусливый лай всех деревенских собак. В его грозном «гав-гав» мне чудилось предупреждение: «Не пугайте понапрасну овец, коз и детей. Попробуйте только заявиться в деревню, ног своих не унесете. Лучше замолчите». Я так думал, наверно, потому, что, когда голос Карауза долетал до скалы и эхом возвращался в деревню, в округе устанавливалась спокойная тишина.
Многие восхищались нашей собакой, завидовали отцу.
— Это не пес, а лев — часто приходилось слышать ему. Даже те, кто приходил со службы, а их трудно было чем удивить, завидев Карауза, качали головами и вполне серьезно говорили:
— Такому зверю только штаб охранять.
Как только у нас появился Карауз, к нам зачастил брат моей матери охотник Юмах-агай. И дел у него к отцу вроде не было, а когда дядю спрашивали, зачем он пришел, тот отвечал, что захотел нас проведать. И пока он был у нас, то глаз не мог оторвать от Карауза. Однажды я случайно подслушал, как он уговаривал моете отца:
— Двух чистокровных псов отдам за Карауза. Один поймал шесть лисиц, другой — десять. А зайцев — э-э, я со счета сбился. Ну что, отдашь? По рукам?
Отец, помедлив, спокойно ответил:
— Чистокровные псы пусть остаются при тебе, Карауза я не променяю и за пять таких.
Дядя Юмах вскочил, ударил себе по бедрам.
— Раз так, то отдам за него жеребенка-двухлетку! Хочешь, деньгами заплачу?
Отец невозмутимо продолжал стоять на своем:
— Лучше будет, если ты забудешь Карауза. Никому и ни за что я его не променяю. Это же не моя собака — как я ей могу распоряжаться. А вдруг найдется хозяин — что тогда? Я уже всем, кто бывает у русских, наказал, чтобы сообщили им о собаке. Пройдет месяц, другой, там видно будет. А пока и не заговаривай о Караузе.
После этого, как только я замечал идущего к нам дядю Юмаха, сразу же брал Карауза и старался незаметно улизнуть с ним в лес.
Наступила зима. Несколько раз я выводил Карауза на зайцев, а с отцом — на лисиц и волков. Но наша собака своим грозным «гав-гав» лишь отпугивала их. Один раз заяц выбежал прямо на нее. В несколько прыжков она могла догнать его, но ничего этого не случилось — она невозмутимо продолжала бегать вокруг нас. С тех пор мы потеряли всякую надежду на охотничьи способности Карауза.
— Не может быть, чтобы такая собака ни на что не была способна, — сказал как-то отец и, засунув за пояс топор, отправился в лес с Караузом. Вскоре он вернулся, но собаки с ним не было. Он заметил мой недоуменный взгляд и сказал:
— Не беспокойся, Карауз должен скоро прибежать.
И правда, наш черномордый не заставил себя долго ждать. Вбежав во двор, он принялся от радости прыгать на нас, стараясь лизнуть в лицо. На шее у него болтался обрывок тонкой веревки.
— Я привязал его к дереву, чтобы испытать, как он любит нас, — пояснил отец. — Он, видимо, подождал меня немного, понял, что я не приду к нему, и перегрыз веревку. А по моим следам найти, куда я ушел, — для него пустяковое дело. Нет, Карауз — умная, верная собака.
Вскоре после этого началась гражданская война. В наших краях часто стали появляться вооруженные всадники. Через деревню нередко проходили большие отряды с пушками и пулеметами. Это шли из Оренбурга в Верхне-Уральск «белые» — так их называл отец. По пути они грабили целые волости, вешали и расстреливали взрослых, про которых отец говорил, что они за новую, народную власть. А мы, мальчишки, ничего не понимая, играли в войну, напрашивались водить коней на водопой, а за услугу просили дать несколько гильз.