Помню, как поутру санитарка мыла мне голову, обмывала шею, плечи. Только теперь я заметил белую марлю, обмотанную вокруг моей груди. Откуда она взялась? Я просовываю под нее пальцы и нащупываю толстый слой ваты. Когда я вдыхаю, под пальцами становится липко и тепло. Я пугаюсь и сдерживаю дыхание. Липкая влага словно исчезает, и пальцы уже не чувствуют ту частицу тепла, которая приходит с влагой. Нет сомнения, рана моя еще свежа, не затянулась и кровоточит, а легкие, наполняясь воздухом, выталкивают наружу сукровицу.
Снова и снова вспоминаю ночь перед ранением. Тяжкие бои шли у селения Русски, в Карпатах. За полмесяца дивизия сумела отбить у немцев всего три высотки. По узким тропам, среди каменных нагромождений, не могли пройти машины с боеприпасами, с пулеметами. Трудно пройти и танкам. Могли помочь лишь авиация и орудия с дальних позиций. Только авиация и артиллерия сами сильно зависели от погоды: им более сподручно ясное небо, а отнюдь не сумеречная туманная непроглядь. Оттого и вся тяжесть атак ложилась на пехоту. Кровь и смерть на каждом шагу. Жители освобожденных селений бесконечно радушны и радостны. Они несут последнее, чтобы угостить солдат. Запуганные немцами, они своими глазами видят, что никто не трогает их жен и дочерей, никто не отбирает их повозок с лошадьми.
Как сладок и короток был сон на солдатских привалах. Нередко солдат ухитрялся вздремнуть между двумя выстрелами и даже на ходу.
Заняли Мукачево, освободили Ужгород. Темной ночью в проливной дождь пробились в село, уже далеко за городом. Долгожданная дневка.
Вместе с солдатами я попал в большой дом. Живут здесь, видно, с достатком. Рослый мужчина засветил свечу, поставил на стол. У стен стулья, диван, буфет, большое трюмо. Мадьяр одет в изношенный костюм и обут в старые сапоги.
— Вы хозяин? — спросил я.
— Нет, нет, хозяин болен, — покачал он головой и вышел. Из соседней комнаты послышался тихий женский всхлип.
Пристроив в углу автоматы, мы уже готовились перекусить, как вернулся тот же мужчина в сопровождении черноволосой женщины. Это хозяйка-венгерка и по-русски не говорит. Он будет нашим переводчиком.
Поприветствовав женщину, я спросил, не найдется ли у нее для нас чайку, а если нет, хоть ведро воды. Сказал тихо, вежливо. А она вдруг побледнела, губы ее задрожали. Сказав что-то невнятное, она вышла вместе с мужчиной, который тут же возвратился с полной корзиной яств. На столе появилась ветчина, хлеб, вино. Хозяйка стояла в стороне и смотрела, как солдаты, двое суток не видевшие горячего, промокшие и прозябшие, за обе щеки уписывали ее ветчину. Наши кухни безнадежно отстали.
Заторопившись, хозяйка что-то сказала переводчику. Оказывается, господину офицеру готова отдельная комната, там и стол накрыт. Пришлось объяснить ей, что наш офицер всегда вместе с солдатами. Ему не нужно барских привилегий.
Теперь у нее просьба. Ах, вот оно что. Женщина умоляет не трогать икон, не уводить коней. Немцы говорили, большевики…
Снова пришлось объяснить ей, что все это фашистский обман, и хозяйка сразу просияла. Шепча молитву, тихо удалилась, обрадованная и повеселевшая.
Выставил караул и прилег отдохнуть. Сразу сморил сон. Однако меня тут же разбудил оглушительный храп сержанта. Растолкав его за плечо, с трудом угомонил. Только тут разглядел: на столе гора фруктов и всяческой снеди. А у порога стояла молодая хозяйка, молчаливо предлагавшая новые угощения. Но солдатам уже не до еды, их свалил сон…
Больше всего памятна последняя контратака. Моя рота двигалась неширокой дорогой, забитой немецкой техникой. Всюду трупы лошадей и людей. Похоже, что немцы не ждали нас так скоро. Тем более, они не рассчитывали встретить столь интенсивный артиллерийский огонь, какой они только что получили. Даже побросали оружие и технику. Судя по всему, паника была ужасной. Пока наш батальон окапывался у станции, только что занятой нами, уже рассвело, и утренняя звезда потускнела в бледном небе. Вот тогда-то немцы и атаковали нас из рощи, что против станции.