При чем тут какое-то число и почему «54»? Что это — номер дома или войсковой части?.. Ничего не помню.
— Какое отношение имеет это число к нашему знакомству? — допытываюсь я у соседа.
— Попробуйте разгадать, — сказал он лукаво. — Вы должны помнить, хоть и немало воды утекло с тех пор, должны…
«54… 54…», — шепчу я, стараясь вспомнить номера полков и дивизий, которые я знал, номера квартир и гостиниц, в коих я либо жил, либо останавливался. Наконец, мысленно иду от фронта в тыл, через немыслимые просторы, от Карпат до Владивостока. Дальневосточная граница? Аргунь? И я вдруг радостно вскрикиваю:
— Василий Гребенников! Вот же здорово!
— Он самый!
— У вас был конь бурой масти с белым пятном на лбу.
— И это верно.
— 54-й кавотряд! Вы были командиром отделения связи! — вспоминаю я и, привстав, неожиданно для себя сажусь в постели. Видимо, следуя моему примеру и желая сесть, рванулся и Гребенников, но он вскрикнул и, побледнев, закрыл глаза. Гипс и то, что было под ним, не позволяло ему ни менять положения, ни забываться.
Появилась Груня. Раздала нам лекарства. Разглядев бледное лицо Гребенникова, она дала ему какие-то капли. Раненый, у которого я видел лишь ноги, был в бреду. Он то вскрикивал невнятно, то подавал четкие команды или же, удовлетворенно вздыхая, произносил одно и то же: «Так, так его, Андрюшка!» Груня подошла к нему. Гребенников лежал притихший, уставившись в одну точку. Между тем я мысленно перенесся на Аргунь, в 54-й пограничный кавалерийский отряд, в котором служил еще в тридцатые годы. Там и служили мы с Василием Гребенниковым. Тогда мы не были с ним в одном подразделении, но лютые морозы Аргунщины испытали вместе. По прибытии в отряд он был направлен в полковую школу. Нужно было научиться ездить верхом. Но Василий родился и вырос в городе, с малолетства работал на производстве. Большую часть погранотряда и составляли рабочие парни. И привыкнуть к лошади для них оказалось не таким уж простым делом. Гребенников не был исключением, он плохо держался в седле, пережил все муки обучения верховой езде. Если говорить начистоту, в первое время он даже пожалел, что попал в кавалерию. Редкий день на манежных занятиях он не слетал с лошади. Оттого и боялся коня, и не сразу полюбил его настоящей любовью конника. А то, что приходилось трижды на день чистить лошадь и часто дневалить на конюшне, это казалось таким делом, которое противоречило всем его привычкам и навыкам. Конечно, так относился к коню, то есть к службе, не один Гребенников. И однажды было проведено своего рода испытание. После отбоя в несколько минут казарма притихла. Солдату довольно головой коснуться подушки, чтобы уснуть, ибо поспать он всегда готов от усталости. А погрузились мы в сон — вдруг раздался сигнал тревоги. Обычно по тревоге мы брали оружие и боеприпасы и в считанные минуты выстраивались на плацу, перед казармой, в то время как ездовые и коноводы бежали в конюшни, чтобы выводить коней и повозки. Но сегодня все вышло необычно. Было приказано коней не седлать, а продукты курсантам получить на руки. Очень скоро ранцы оказались заполненными консервами, хлебом, сахаром, запасными рожками и коробками, набитыми патронами. Мы повзводно прошли через штабные ворота и направились сначала в сторону границы, до которой было верст пять. Но вскоре головной взвод свернул с дороги на тропинку, идущую по ложбинке меж двумя сопками в обратную сторону от границы. Было холодно. Светил месяц. Лунные лучи падали на чистый, сухой снег, и кристаллы снега мерцали, вроде звездочек на небе. Мы шли, как в конном строю, по три в ряду. Еще не глубокий, но крупчатый снег скользил под ногами, мороз хватал за нос, жег щеки. Тяжелый ранец, противогаз, винтовка, сабля, патронташ — все давило на плечи, грудь, спину. Стало трудно дышать. Ну, думаю, либо напали японцы, либо диверсанты нарушили границу. Возможно, бандиты атамана Семенова. Во всяком случае, произошло что-то серьезное и опасное. Но почему же мы тогда идем не к границе, а от нее? Возможно, эта тропа кружным путем выводит к заставе? Ничего похожего. Мы все время идем на запад, и месяц как светил, так и светит слева.
Километров через пятнадцать отдохнули на привале и снова в путь. Лишь наутро втянулись в небольшое селение. Взводы и отделения разместились по хатам. Гребенников ушел в полевой караул. Почистив винтовки и сабли и слегка смазав их, мы легли спать, подложив под головы ранцы. Хотя все ныло и ноги горели, мы тут же уснули сладким сном.
Нелегкий этот поход надолго оставил о себе какое-то особое ощущение в ногах, во всем теле и, главное, в душах. А через несколько дней поход повторился по тому же маршруту, но не пешком, а на конях. Прошли тот же путь, в том же селении был привал, но ноги уже не ныли и усталости не чувствовалось. Вот что такое конь! Теперь и Гребенников перед седловкой или чисткой угощал своего коня то хлебцем, то сахарком. Он смелее держался в седле на манежных занятиях, на вольтижировке или на рубке. Во всяком случае, с лошади уже не падал. И все же настоящим кавалеристом он не стал. Вероятно, потому из полковой школы его и откомандировали в Иркутск на курсы связистов. А по возвращении оттуда определили во взвод связи, и Гребенников на всех занятиях мне и запомнился с кабельной катушкой на боку.