***
Второй день торгов прошел как первый. Таким же был и третий, и предпоследняя неделя ярмарки, таким обещал быть и последний день фестиваля. Если меня не вздумается кому-нибудь купить, то продадут меня в какой-нибудь бордель. Буду дорогой и бестолковой шлюшкой с повадками самки богомола/каракурта/прочей живности, откусывающей партнеру голову после сношения. Главное — не унывать.
К полудню рассосались даже те немногие, что блуждали по полу-опустошенным рядам торговых палаток. Я думала вздохнуть с облегчением, зная, что вряд ли кто-то еще посмотрит в сторону единственного раба в единственной оставшейся рабовладельческой точке. Но… Не тут-то было. К очередной раз протирающему лысину тряпочкой «хозяину» спешил затянутый в черное шмотье мрачного вида маг. Приблизившись, он дал себя рассмотреть во всей красе.
Юн. Тощ. Морда кислая настолько, что кажется, будто вместо воды ему в магической башне давали уксус, а кормили исключительно самыми вырвиглазными яблоками.
Печальное зрелище, подумалось мне, рассматривающей темного мага. Настолько печальное, что хочется обнять и плакать.
За собственными мыслями я не слышу, за какую цену меня сторговали. Но что я сменила владельца, можно понять по недоуменно-радостной физиономии торговца и еще более скисшей мага, повернувшегося ко мне и пытливо меня разглядывающего. На плече вспыхнула серебристая метка — клеймо нового хозяина.
— На мне цветы не растут и виноградный сок из меня не плещет.
Маг приподнял брови и усмехнулся. И, все же, промолчал, следуя древней традиции — либо не обращай внимания на рабское хамство, либо убивай невольника на месте.
— Иди, девочка, за хозяином. Не серди его, — толкнул в спину усталый благой эльф, радующийся, что, наконец, сможет покинуть мир смертных и вернуться в свой Двор.
Маг повернулся на каблуках и стремительно направился к выходу, словно точно знал, что я побреду следом.
— И ты будь проклят, благой, — улыбнулась я эльфу. — Неудачи.
Прошлое
«В прошлом остались золотые года.
Прощай моё солнце, прощай навсегда.
Серебряных нитей сплетается сеть,
Моей птице-душе из неё не взлететь…»
Ходит забавная притмета, что в логове каждого мага обязательно должно висеть чучело крокодила. Не знаю, откуда пошло такое заблуждение, но дом, в который меня привели, не встречал гостей ни говорящими звонками, ни костерящими посетителей дверными ручками, ни пресловутым чучелом. Чего и было здесь в достатке, так это стеллажей, заваленных малоуместным и не столько магическим, сколько антуражным барахлом. Скляночка с глазами младенцев, сердечки висельников, сушеные уши пикси — да будет им легок путь на Остров Яблок, — даже толченый рог единорога — и где только маг нашел его? — да что уж, из одной банки на меня с интересом принюхался настоящий человеческий нос на тонких коротких ножках. Все очень атмосферное и абсолютно бессмысленное в магии.
Кислолицый колдун окинул меня в очередной раз оценивающим взглядом, сумрачно улыбнулся и втолкнул в одну из дверей. Мог бы и поаккуратнее, не с сородичем же обращается.
Комната была просторной, но, как и все в доме, темной и несколько глупо обставленной. Камин из почерневших от времени камней смотрелся гротескно из-за новой лакированной полки красного дерева, светильники, в которых мастер пытался изобразить пуки, казались неуместными из-за забавно скривившихся мордочек, чучело медведя перед камином было просто лишним, а задернутые портьеры не столько погружали комнату в мистический полумрак, сколько смотрелись откровенно глупо из-за того, что ткань в некоторых местах протерлась до полупрозрачности и пропускала света больше, чем пыталась оставить на улице.
И все же, куда больше внимания привлек сгорбленный силуэт в кресле у каминной решетки. Человек, хоть в комнате и было жарко, прятался под плотный черный плащ с капюшоном, опирался на абсолютно ненужный сидячему посох и думал о чем-то своем. Нас он заметил не сразу. А когда заметил, в сторону моего спутника повеяло холодом.
— Ты кого привел?
Купивший меня, опустил голову и почтительно присел на колено, сгорбившись и одной рукой коснувшись пола, а другой левой стороны груди.
— Учитель, ты искал замену своему фамильяру. Я нашел достойный вариант.
Послышался тяжелый вздох.
— Твоя мать рожала в промерзшей комнате и уронила тебя головой об напольные плиты, Ильфеиас, иного объяснения, отчего ты притащил в мой дом не животное, а эльфа, мне не приходит на ум.
Ильфеиас выпрямился и оскорбленно засопел. Я подавила приступ смеха, но подавить в себе желание съязвить не смогла:
— Фамильяром, мальчик, не может быть тот, кто стоит с магом на одной ступени развития или ступенью выше. Вот ты еще мог бы стать ему фамильяром, а я — нет. Можешь не извиняться. Дураков и так прощают. — Человек в кресле дернулся в мою сторону, махнул рукой, но уже через мгновение рассматривал собственную конечность в пляшущем отсвете пламени. Рассматривала и я. Запястье у хозяина дома было жилистое, с желтоватой, словно из воска, кожей, а вот пальцы, унизанные дорогими и переливающимися зачарованием перстнями, увенчивались по-женски узкими чуть удлиненными ногтями.
— Не старайся, маг. Со мной человечьи штучки не работают. Когда-то наши Благие Дворы стали учить тебе подобных чаровству, но ума им хватило обезопасить жителей Волшебной Страны от любого вашего посягательства.
Над ухом засопели еще яростнее. Хозяин дома повернул скрытое капюшоном лицо в сторону Ильфеиаса и прошипел, прогоняя вон. Ученика как сдуло.
— Сядь.
Прошла медленно ко второму креслу и присела, вытянув уставшие за полдня ноги. Со стороны мага послышался смешок.
— Должно быть, путь был неблизким, Мэйтаг. Как же ты попала на невольничий рынок? — Я дернулась, как от пощечины. Голова матери встала перед глазами и заставила криво улыбнуться. Мы, неблагие, недолюбливаем родню, но что есть, то есть, мать я по-своему любила. Она была хорошей королевой до недавнего времени. К отцу я относилась с не меньшей теплотой.
— Ты ошибся, девин. Твои книги, которым ты так слепо решил довериться, угадывая мое имя, слишком стары, и я — не Мэйтаг.
— И не королева Весеннего Неблагого Двора, как я понимаю. Тогда кого же ко мне привело? И не стоит ли мне освободить тебя и отпустить обратно?
— О, великий маг снизошел от простых угадываний до вопросов. Что же, когда я только родилась, меня назвали Ривел, а потом дали имя одной из дочерей Эрнмас и одарили багровыми желудями.
Маг сипло рассмеялся.
— Для Госпожи Ворон ты слишком мелкая.
— Госпожа Ворон может быть любой. Лиц у нее много. Ликов — три. Но я — не она. Это верно.
— Что же, на неистовство не ты не похожа, тогда, полагаю, тебя назвали в честь Махи, а багровые желуди — головы поверженных воинов. Держать такую в рабстве — сомнительное удовольствие. Возвращаюсь к вопросу, не стоит ли тебя освободить и отпустить?
Медленно поднялась с кресла.
— Меня некуда отпускать, девин. А освободить… Что же, тогда сперва реши, храбрец ты или умалишенный, тогда посмотрим. — Блеснуло золотом на плече рабское клеймо.
Клеймо было древней магией, настолько древней, что перестало быть таковой. Так метил своих выкормышей каждый Благой Двор, когда отпускал мальчишек-магов обратно, в мир смертных, чтобы те не навредили потом учителям. Так разукрашивали пленников-неблагих, которых оставляли себе. У людей клеймо исчезало, пряталось под кожу через несколько поколений, но продолжало защищать Дворы. У волшебных народцев держалось до тех пор, пока наложивший печать не освобождал от нее, но, благо, не перекидывалось на детей.
У темных Дворов тоже были свои метки. Одну из них носил Зеленый Король.
— Для недружественного людям народа ты предупредительна, — заметил маг. Я опустила на него устремленный досель в сторону окна взгляд. — Сядь, мы не договорили.
— Иногда мы берем себе пару из дружественных вам. Мы не совершенны. Хотя вам далеко и до этого…