Харита любила сады, а потому внимательно осмотрелась и заглянула под араукарию. Там было сокровенно и тихо, в тёмной тени стояла трава. Казалось, только что здесь кто-то был, но его пока нет.
Далее начинался обрыв, пытавшийся скрыться в зарослях вьющегося и колючего кустарника.
Здесь лучи солнца таяли в полутёмной чаще, озаряя её дождём золотых пятен.
Харита спустилась по тропинке сквозь заросли к воде, струящейся под обрывом скалы. Чисто и задорно пела какая-то неведомая птица.
Ручей, шириной в неполную возможность перепрыгнуть его, катил свои воды медленно и тихо, как музыка. Лишь лежащие на воде у самого берега сломанные стебли тростника, да отблески на скале выдавали его поверхность. Над высокими зарослями тростника летали стрекозы.
Харита присела к ручью и поводила ладонями по зеркальной сине-зелёной поверхности. Потом подняла ладони - с пальцев падали нефритово-оловянные капли.
Харита подтянула к себе корзину с бельём, как заметила, что по тропе кто-то быстро спускается вниз. Это оказалась Миранда, по-видимому, серьезно недовольная самостоятельной стиркой.
- Напрасно вы не сказали мне, - бойко объявила она; - отдайте, я тотчас выстираю, и к вечеру всё будет готово.
- Нет, нет, я сама! - воскликнула Харита, защищая корзину, уже схваченную служанкой. - Я люблю стирать. Я не отдам.
Миранда уступила, но не ушла сразу.
- Как хотите, конечно, - промолвила она, хмурясь, - я вам же хотела услужить. Промочите башмаки. Надели бы худые, свои.
- Ничего, я разуюсь, - ответила, тяжело взволновавшись, девушка, - идите, пожалуйста, я вполне справлюсь сама, вы мне не нужны.
Нарочито изображая равнодушие, напевая под нос песенку, Миранда поднялась наверх и прошла через сад на кухню, где метиска Юнона валяла тёмно-коричневыми руками белое тесто.
- Послушай, это просто смех! Смех и гадость! - сказала Миранда приятельнице. - Хозяин наш стар и глуп, а она живо оберёт его; у ней уже и тон хозяйский.
- Ты красивее, - оскалилась Юнона, - только Флетчеру не нравишься. Всем нравишься, ему не нравишься. Я достану травы лучше лекарства, а ты подсунешь её господину в подушку. Тогда откроются его глаза.
- Бутылка рома, если не врёшь, - промолвила Миранда.
- Будь спокойна, я сделаю, - заверила Юнона, вытирая руки.
Между тем Харита заканчивала стирку. Чистое бельё она укладывала в корзину, свернув его жгутом.
Чтобы защитить голову от солнца, она обвязала её белым платком. Когда устала спина, девушка выпрямилась и поправила волосы.
Затем Харита, подняв подол, осторожно зашла в прозрачную, невероятно яркую от солнечного света, сапфирную воду ручья, ощущая под ногами гладкие, отшлифованные камешки. На противоположном берегу буйно разросся зелёный кустарник, с которого, как грива, прядями свисала ползучая трава. Там порхали разноцветные бабочки и птицы. В воде тоже кипела жизнь - стайка мелких красноватых рыбок метнулась из-под ног на глубину.
Что-то привлекло девушку на противоположной стороне. Ах, это залетевший странник - ветер колыхнул кусты. Ещё миг - и гривастая трава царственно застыла в мёртвом покое.
Очарованная местной природой Харита совершила небольшую прогулку вдоль ручья, вышла на более широкую тропку.
Жаркое солнце застыло в зените, и в чаще деревьев стояла звенящая тишина.
Но Харита чувствовала - что-то совершается вокруг, рядом.
И действительно, из зарослей метельчатой гортензии тихим призраком выехал прекрасный всадник, стройный и прямой, с небольшой острой бородой и густыми бровями, похожий на рыцаря из средневековых легенд. Глубокий шрам на щеке был, как мелом, проведён по загару лица. Латы на его крепком теле сверкали, подобно озарённой воде. Под копытами коня не вздрагивали цветы, не опадала роса.
Сзади, крепко держась за всадника, сидела молодая дама в белом костюме пажа, и её раскрасневшееся лицо выражало досаду и утомление.
Рыцарь остановился у воды и сказал что-то на неизвестном языке, лишь имя "Арманда" было понятно Харите как обращение к женщине. Его спутница вспыхнула и, сняв своенравным движением висевшую на её груди золотую цепь с изображением железного сердца, бросила эту вещь в кусты.
Всадник улыбнулся, выражая недоумение, но она протянула обе руки и посмотрела ему прямо в глаза. Он слегка кивнул.
Снова шевельнулись белые кисти гортензии, задетые лёгким ветром, и фигура всадника растворилась в густых снежно-белых зарослях.
Харита крепко зажмурилась и потрясла головой. Ей подумалось, что подкрадывается солнечный удар, и она смочила виски тёплой водой ручья. Затем вышла на скалистый холм - отсюда далеко было видно море. Край белого вала за бугром берега напоминал страусовое перо.
Посидев на холме, Харита вернулась, забрала корзину с бельём и взобралась по тропинке на двор мызы.
***
В это время Флетчер и Ферроль сидели за столом на удобной террасе под тентом. Рядом была насажена целая аллея жасмина, несколько кустов сирени и пара чудесных веерных пальм, едва трогаемых ветром.
Ферроль рассматривал ружьё Флетчера, у которого экстрактор действовал слабо и обещал к вечеру починить его.
По просьбе Флетчера Ферроль рассказал почти всю свою жизнь, очень много и душевно повествуя о любимой жене Таис и о дочери Харите.
"Когда жена умерла, я вынужден был отдать Хариту на воспитание двоюродной сестре, ибо сам много занимался делами в конторе, совершал деловые поездки и далеко не всегда мог присутствовать дома. Кроме того, ещё со студенческих лет я писал двухтомное учёное сочинение. Таис была увлечена им, всячески меня поддерживая, но потом такой поддержки не стало. Три или четыре раза в год сестра привозила маленькую Хариту ко мне и это были счастливейшие дни! Девочка росла красивой, любознательной и доброй. Необходимо отметить, что моя сестра - уже пожилая женщина, суровая настолько, что готова была повесить меня за беспорядок в доме. Её раздражали горы трубочного пепла, а большое количество разложенных книг и листов, какие-то рамки и фотографии и много других вещей, покрытых пылью - всё это она рассматривала как разрушение.
Именно по её просьбе я нанял служанку, и та стала приводить дом в порядок. Но как-то я заметил, что не могу найти важных вещей, нужных мне заметок, я вынужден был выставить Бетси за дверь. Так я боролся с жизнью один.
Наконец Харита подросла и стала самостоятельно приезжать ко мне, да и сестра одряхлела, и ей стало тяжело ездить.
И вот под Новый год как-то случилась такая история. Я получил телеграмму:
"Мой дорогой папа, я буду сегодня в восемь вечера у тебя. Целую и крепко прижимаюсь к тебе. Твоя Харита."
Я стал лихорадочно собираться. Нужно было успеть за продуктами в магазин, да и на вокзал - встретить дочь. Я стал быстро наводить порядок, разобрал кипу бумаг на полке, за которой скрывался вделанный в стену маленький секретер, где лежали важные документы и деньги. Часть рукописей я затолкал в сорную корзину, а часть аккуратно сложил на полке. Оделся и помчался, уже явно опаздывая. Но так получилось, что разминулись мы с Харитой. Она приехала с корзиной полной продуктов и была впущена швейцаром. Ей было четырнадцать, она приехала одна, как большая, и скромно гордилась этим.
Войдя в кабинет, она поморщила носиком и сказала: "Боже, какой беспорядок! Бедный папа, бедный. Это есть невыметенный амбар, а ведь завтра Новый год". И она с самыми добрыми чувствами, трепеща от жалости, стала наводить порядок. Открыла форточку. Проветрила комнату, расставила и разложила правильно книги, вытерла пыль, затопила камин, туго набив его сорной бумагой, вытащенной из корзины, разным хламом, остатками дров и угля, разысканных на кухне. Затем вскипятила кофе. Перемыла посуду, постелила на столе скатерть, красиво расставила привезённую провизию. Потом напевая, протёрла пол и стала ждать меня.