– Не сомневаюсь, – устало сказал секретарь. Казалось, на его умном, подвижном лице было трудно скрыть скуку, но он выслушал оба монолога с похвальным терпением и учтивостью (в опровержение легенд о нетерпимости и дерзости, с которыми подобные монологи встречают в Америке).
– Ничего сверхъестественного, – продолжал Олбойн, – только великий факт природы, скрытый за всевозможными мистическими выдумками. Что нужно было иудеям от Бога, вдохнувшего в ноздри первого человека дыхание жизни? Мы занимаемся тем же у себя в Оклахоме. В чем смысл самого слова «дух»? Это всего лишь греческий термин для обозначения дыхательных упражнений. Жизнь, прогресс, пророчество – все это сводится к дыханию.
– Некоторые назвали бы это переливанием из пустое в порожнее, – заметил Вэндем, – но я рад, что вы хотя бы обошлись без мистических фокусов.
По лицу секретаря, довольно бледному на фоне темно-рыжих волос, пробежала тень чувства, напоминавшего затаенную горечь.
– Я вот не рад, а просто уверен, – сказал он. – Похоже, вам нравится быть атеистами, чтобы верить всему, во что хотите поверить. Мне же хотелось бы, чтобы Бог существовал, но его нет. Есть только моя удача.
Без какой-либо видимой причины у всех возникло жутковатое ощущение, что группа, застрявшая у двери кабинета Уинда, вдруг увеличилась с трех человек до четырех. Никто из собеседников не представлял, как долго четвертый стоял рядом с ними, но, судя по его внешности, он почтительно и даже робко ожидал возможности что-то сказать. Из-за нервного напряжения им показалось, что он вырос внезапно и бесшумно, как гриб. Действительно, он напоминал большой черный гриб, потому что его маленькую приземистую фигуру увенчивала черная широкополая шляпа, какие носят католические священники. Сходство могло быть еще более полным, если бы грибы имели обыкновение носить зонтики, пусть даже потрепанные и бесформенные.
Секретарь Феннер удивился еще и потому, что незнакомец оказался священником. Но когда тот обратил к нему круглое лицо, под круглой шляпой, и простодушно осведомился, можно ли встретиться с мистером Уорреном Уиндом, то получил еще более категоричный отказ. Тем не менее священник стоял на своем.
– Мне действительно нужно увидеть мистера Уинда, – сказал он. – Это может показаться странным, но больше мне ничего не нужно. Я не собираюсь беседовать с ним; мне нужно лишь увидеть его. Я хочу убедиться, что он находится на своем месте.
– Я уже сказал, что он у себя и никого не принимает, – с растущей досадой ответил Феннер. – Что значит «на своем месте»? Разумеется, он там. Мы попрощались с ним пять минут назад и с тех пор стоим у этой двери.
– Тогда я хочу убедиться, что с ним все в порядке, – сказал священник.
– Почему? – раздраженно спросил секретарь.
– Потому что у меня есть серьезная и, я бы сказал, очень веская причина сомневаться в его благополучии, – ровным голосом ответил священник.
– О господи! – рассерженно вскричал Вэндем. – Больше никаких суеверий!
– Наверное, я должен объясниться, – задумчиво произнес маленький священник. – Полагаю, вы не разрешите мне даже заглянуть в дверную щелку, пока я не расскажу вам обо всем.
Он немного помолчал, словно погрузившись в раздумье, а затем продолжал, не обращая внимания на удивленные лица вокруг:
– Я шел по улице вдоль колоннады, как вдруг увидел какого-то оборванца, выбежавшего из-за угла на дальнем конце «Полумесяца». Он протопал по мостовой прямо ко мне. Когда он поднял голову, я увидел знакомое лицо. Оно принадлежало одному сумасбродному ирландцу, которому я однажды оказал небольшую услугу. Я не стану называть его имени. Заметив меня, он отшатнулся и воскликнул: «Святые угодники, это же отец Браун! Вы единственный человек, чье лицо сегодня может напугать меня». Я понял, что он совершил очередную выходку, но не думаю, что мое лицо могло испугать, поскольку он не стал отпираться. Дело это и впрямь очень странное. Он спросил, знаю ли я Уоррена Уинда, и я ответил отрицательно, хотя мне было известно, что Уинд снимает комнаты наверху. Он сказал: «Вот человек, который воображает себя святым угодником, но если бы он знал, как я назвал его, то должен был бы повеситься». Потом он истерически повторил несколько раз: «Да, должен был бы повеситься!» Я спросил, причинил ли он какой-то вред Уинду, и его ответ чрезвычайно озадачил меня. Он сказал: «Я взял пистолет и зарядил его не дробью и не пулей, а только своим проклятием». Насколько я смог понять, он вошел в узкую аллею между этим зданием и большим складом. Он достал старый пистолет, заряженный холостым патроном, и просто выстрелил в стену, как будто дом мог рухнуть от этого. «Но при этом я предал его страшному проклятию, – сказал он. – Я поклялся, что суд Божий возьмет его за волосы, а возмездие преисподней ухватит за ноги, и что его разорвет пополам, как Иуду, и мир больше не услышит о нем». Не важно, о чем мы еще говорили с этим бедным свихнувшимся типом. Он ушел, немного успокоившись, а я заглянул за угол дома, чтобы проверить его слова. Действительно, в проулке у подножия этой стены валялся старый заржавевший пистолет. Я достаточно разбираюсь в пистолетах и понял, что он насыпал лишь немного пороху; на стенах остались темные отметины от пороха и копоти и даже кружок от прижатого дула, но не было ни одной щербинки. Он не причинил никакого вреда и не оставил никаких следов, кроме этих черных отметин и черного проклятия, обращенного к небесам. Поэтому я пришел сюда с намерением выяснить, все ли в порядке с Уорреном Уиндом.