И он громко сказал слепому:
— Прозри!
Его душу терзали угрызения совести. Его скорбь превзошла человеческую. Он отвернулся, чтобы скрыть рыдания.
И тут внезапно в глазах калеки вспыхнул огонь. Пламя жизни преобразило вдруг его одеревенелое лицо. Он поднес к нему руки, затем опустил их, громко крикнув:
— Свет!
Потом он медленно направился к свечам, которые слабо освещали внутренность церкви.
Если бы молния поразила аббата Монтуара, он не был бы в столь глубоком оцепенении. Он стоял окаменев, не в состоянии ни говорить, ни дышать, ни чувствовать. Женщина, мертвенно-бледная, дрожала, держась за стол причастия. Она издала стон, когда сын повернулся и зашагал к ней. Вместе со зрением к нему вернулся п рассудок. У нее хватило, наконец, сил протянуть к нему руки, и они обнялись, рыдая.
— Я это знала, — бормотала она, — я знала, что бог вас услышит. Господин аббат, будьте благословенны среди самых великих святых!.. Какое счастье! Я поставлю свечи… Я буду ходить на все мессы, я совершу паломничество… Ты видишь, Жан, ты видишь! Благодари, о, благодари же господина аббата, которому ты обязан этим чудом! Как сможем мы доказать нашу признательность?.. Вот вес мои деньги для ваших бедных. Я дам вам еще…
От радости она словно потеряла голову. Аббат Монтуар еле слышно произнес:
— Это не меня надо благодарить, а Его. Лишь Он все может.
— Господи! Неблагодарная, я еще не стала перед Ним на колени!
Она пала ниц у алтаря, касаясь лбом пола.
— Да, на колени, — снова проговорил священник с отсутствующим видом.
Казалось, он не вполне пришел в себя. Он созерцал ее, распростертую на полу, так, словно не имел никакого отношения к происходящему.
— На колени, — повторил он без всякой интонации.
Затем, придя в себя:
— Мы тоже, сын мой, станем на колени и возблагодарим господа за эту необычайную милость.
Они оставались на холодном мраморе в течение долгих минут. Мать и сын страстно молились. Священник пытался отогнать одолевавшие его противоречивые чувства, чтобы оставалось место лишь для чувства благодарности. Ему было мучительно трудно сосредоточиться даже для простой благодарственной молитвы, Наконец он встал. Женщина последовала его примеру. Ее сын смотрел вокруг, ослепленный светом. Мать, казалось, немного успокоилась. Они молчали минуту, затем аббат Монтуар спросил с тревогой:
— А вы уверены, что до этого он не видел?
— Уверена ли я! Я достаточно много плакала и проклинала наше несчастье. Я сходила с ума от него! Я не сказала вам, господин аббат, но я была готова обратиться к дьяволу. Я ходила к знахарям. Я не могу передать вам, чего я только не испробовала… Какой же глупой я была, что не доверилась Ему, Ему, который может все, как вы это говорили на кафедре, господин аббат!
— Да, все, абсолютно все, как я говорил это на кафедре, — повторил он машинально. — Но скажите мне точно: что говорил доктор Фэвр?
— Теперь я могу вам признаться. У него не было никакой надежды. Он дал мне это понять не сразу, потому что он добрый человек. Я не помню его объяснений. Он говорил про сожженные ткани, про… о! все это кончено теперь. Он будет очень удивлен, когда увидит моего сына. Это вы оказались правы, господин аббат, вы, а не врачи. Я еще помню ваши слова. Вы говорили, ученые не могут сегодня больше утверждать, что чудо невозможно.
— Да, — повторил аббат тем же отсутствующим голосом, — это я оказался прав.
Она неотступно, с изумлением, к которому внезапно присоединилось беспокойство, следила за живым теперь взглядом сына.
— Ты хорошо видишь, Жан? Как раньше? Скажи, что ты видишь?
— Да, — с неожиданной горячностью воскликнул священник, словно внезапно проснувшись, — расскажи нам, что ты видишь, расскажи, что ты чувствуешь! Скажи мне, что ты чувствовал, когда я положил руки на твои веки, в самый момент свершения чуда.
— Я вижу свет, — сказал молодой человек, — как раньше. Я почувствовал какой-то толчок, и у меня было ощущение, будто я проснулся после долгого сна. Я не могу объяснить лучше. До этого все было черно, и внутри и снаружи. А это было как поток света у меня перед глазами и во мне.
— Боже мой, я считаю это чудом, — пробормотал священник, снова впавший в задумчивость. — Добрая женщина, вам нужно скорее отправиться к доктору Фэвру, чтобы он обследовал вашего сына.
— Мы пойдем к нему сейчас же, господин аббат.
«Я тоже пойду к нему, — подумал священник. — Я должен знать его откровенное мнение. Он выскажет его мне. Это объективный ученый и хороший советчик. Он скажет мне, как нужно расценивать столь необычайное событие».
Аббат Монтуар не знал, что еще сказать. Он испытывал головокружение и желал ухода своих посетителей, признательность которых смущала его. Им овладело властное желание обдумать происшедшее.
Наконец мать и сын ушли. Оставшись один, в тишине, у подножия алтаря, он попытался сосредоточиться. Он не мог преодолеть душевной тревоги, которая, он чувствовал, росла в нем и мешала его молитве. Он вскоре вышел из церкви, погруженный в мысли, инстинктивно, почти с отвращением отстранившись от калеки, который сидел на, своем месте около входа и с мольбой протягивал к нему руку.
Аббат Монтуар провел лихорадочную и беспокойную ночь, перебирая в уме все подробности события. К утру, не найдя облегчения, он решил прежде всего пойти рассказать о своей тревоге настоятелю.
Архиепископ принял его, как только он пришел, с явно выраженной благожелательностью.
— Мы были восхищены, — сказал он, — узнав, что ваша последняя проповедь вызвала достойный примера отзвук не только среди верующих, но и среди людей, которые обычно мало интересуются нашими усилиями. Я рад передать вам мои искренние поздравления.
— Ваше высокопреосвященство, не смотрите на меня как на проповедника, явившегося слушать похвалы своим малым заслугам. Я пришел, чтобы смиренно поведать вам о сверхъестественном событии, которое произошло вчера вечером в моей церкви, и рассказать о той глубокой тревоге, в которую оно меня повергло!