С этими словами я поклонилась и оставила Саймона Кейсмана. Я знала, что он смотрит мне вслед взглядом, в котором смешиваются гнев и желание, взглядом, который я так хорошо знала. Он никогда не простит мне, что я отказала ему и вышла замуж за Бруно. И тем более не простит Бруно то, что тот приобрел Аббатство, которым он так хотел завладеть.
Его слова продолжали звучать в моих ушах: «Берегись!».
Не посоветовавшись с Бруно, я наняла двух служанок. Они были сестрами служанок из Кейсман-корта. Они собирались предложить свои услуги моей матери, но, узнав о моем приглашении работать в Аббатстве, охотно согласились.
Я объяснила Бруно, что таким образом наши владения будут больше походить на обычное поместье, и это его позабавило.
Через несколько недель одна из них, Мэри, пришла ко мне с глазами, полными благоговейного страха. Она была в лесу, в доме матушки Солтер. Она немного покраснела, поэтому я догадалась, что ходила она за приворотным зельем. И матушка Солтер послала мне весточку. Она хотела немедленно встретиться со мной.
Тем же утром я заглянула в хижину старухи. Как и прежде, там горел огонь. От почерневшего котла шел пар. Черный кот прыгнул на лавку и смотрел на меня своими желтыми глазами.
— Присядь, — сказала матушка Солтер, и я села у очага напротив нее. Она что-то помешала в котле и сказала:
— Пришло время, госпожа, сдержать свое обещание. Сейчас у тебя прекрасный дом. Ты готова принять ребенка.
Она встала и отдернула занавеску — на соломенном тюфяке лежал спящий ребенок. Я посчитала, что ей должно было быть почти два года, ибо она была дочерью Кезаи и Ролфа Уивера. Ребенок, о котором я обещала позаботиться.
Так много всего случилось с тех пор, как я дала это обещание, что успела забыть о нем. И теперь я была в замешательстве. Когда я давала клятву взять ребенка, мой отец был жив. Он согласился с тем, что ребенок будет жить в нашем доме.
Матушка Солтер почувствовала мою тревогу.
— Ты не можешь отказаться от обещания, данного умирающей, — сказала она.
— С тех пор как я дала его, обстоятельства изменились.
— Но клятва есть клятва.
Ребенок открыл глаза. Девчушка была красавицей. У нее были темно-синие, фиалкового цвета глаза, а ресницы густые и черные, как и волосы.
— Возьми ее, — велела матушка Солтер. Ребенок улыбнулся и потянулся ко мне. Когда я подняла ее, она обвила руками мою шею, как велела ей матушка Солтер.
— Ну, дитя жимолости, — сказала ей ведьма, — обними свою мать.
Девочка удивленно взглянула мне в лицо. Я никогда не видела такого прелестного существа.
— Вот, — сказала матушка Солтер, — помни свою клятву. Горе тем, кто нарушает обеты, данные умершим.
Я с девочкой на руках вышла из хижины ведьмы. Я отнесла ее в Аббатство.
— Что это за ребенок? — требовательно спросил Бруно.
— Я принесла ее, чтобы она здесь жила, — ответила я. — Она будет нашей дочкой.
— Клянусь Богом, — воскликнул он, — ты делаешь странные вещи, Дамаск! Зачем ты принесла в дом этого ребенка? Я уверен, у тебя скоро будет собственное дитя.
— Я обещала взять ее. Тогда это было легко. Мой отец был жив. Я рассказала ему о своем обещании, и он сказал, что я должна его сдержать.
— Но зачем давать такие обещания?
— Оно было дано умирающей. Он пожал плечами:
— Слуги позаботятся о ней.
— Я обещала относиться к ней, как к своей дочери.
— Кому ты дала такое обещание?
— Бруно, — сказала я, — я дала его Кезае на ее смертном одре.
— Кезае! — Лицо его потемнело от гнева. — Кезае. — Он так произнес это имя, словно в нем было что-то непристойное. — Ребенок этой твари! Здесь!
«Ох, Бруно, — подумала я, — разве сам ты не ребенок этой твари?!» Конечно, он рассердился именно по этой причине.
— Послушай меня, — сказала я. — Кезая умирала и попросила меня позаботиться о ребенке. Я обещала и не возьму назад своего слова.
— А если я не захочу, чтобы ребенок жил здесь?
— Ты не будешь так жесток.
— Ты еще меня не знаешь, Дамаск.
Я пристально посмотрела на него. Таким я его еще никогда не видела. Лицо его было искажено от гнева. Казалось, будто расшалившийся малыш сдернул маску с этих неотразимых совершенных черт, которые так околдовали меня. Ненависть к этому невинному существу делала его похожим на дьявола.
Как всегда, когда я была встревожена, язык мой становился необычайно остер.
— Кажется, мне предстоит узнать нечто такое, что не доставит мне удовольствия! — воскликнула я.
— Ты отнесешь ребенка туда, откуда принесла, — приказал он.
— Ее место здесь.
— Здесь! В моем Аббатстве!
— Ее место со мной. Если это мой дом, то и ее тоже.
— Немедленно отнеси ее туда, откуда принесла.
— К ее прабабке, матушке Солтер, в хижину в лесу?
«О, Боже, — подумала я, — ведь она может быть и твоей прабабкой».
Я бы хотела, чтобы мне в голову не приходили такие мысли. Эта невинная малышка его сестра по матери, и поэтому он не желает держать ее в своем доме. Где же то божество, которым я так восхищалась? Его заменил человек с непомерной гордыней! Я ощутила страх. В этот момент я понимала Бруно лучше, чем когда-либо прежде, и я чувствовала, что он боится. Я была уверена, что могу любить в нем и его слабости, но в тот момент мои чувства к нему изменились. Обожание исчезло. Оно уступило место глубокой материнской нежности.
Мне хотелось обнять его и сказать: «Будем же счастливы. Забудем о том, что ты не такой, как другие люди. Мы принадлежим друг другу, мы чудесным образом получили замечательное Аббатство! У нас есть будущее. Давай построим наше Аббатство как приют для тех, кто в нем нуждается. Давай вырастим наших детей в мире и согласии, и пусть эта малышка будет первой».