В изломанном чудью свете солнца было хорошо видно, как из широкого горла скудельницы высовываются тонкие, покрытые короткой шерстью лапки, хватаются за край туеска и вытягивают на свет круглое, полностью покрытое длинным мехом тельце.
Легко, словно кот, подскочив, мой помощник выпрыгнул на траву и, как и всегда в таких случаях, немедленно начал трястись, переступая с лапки на лапку. Лес, траву да сырую землю Батаня, как любой домовой, совершенно не любил, но за много лет наших скитаний привык. Но все равно первое прикосновение доставляло ему заметный дискомфорт.
Оставив Батаню собираться с духом, чтобы начать бегать вокруг и собирать на свою шерсть рассыпанную вокруг чудь, я приступил к настоящему осмотру.
Все порождения чуди — от мелких чудиц до огромных чудовищ — оставляли после себя характерные следы. На всех на них чудь лежала плотным слоем и в момент резкого движения слетала — с кого просто осыпалась пылью, с кого слезала ошметками, стекала каплями или рассыпалась во все стороны острыми сверкающими иглами. Свойства ее от вида и формы совершенно не зависели, вот только твердые и крупные частицы собирать было не в пример легче. Хотя мне лично жаловаться не приходилось — всю самую сложную работу делал для меня Батаня. И именно благодаря ему мои запасы чуди не приходилось пополнять путем долгой и сложной охоты на опасных чудовищ.
Сегодня же я планировал поживиться. То, что осталось от бедной девушки… Накрыть ее надо, что ли? Вот только чем… Не собственным же тулупом. Ладно, Староста пришлет потом людей. Главное — сотворить с ней такое мог только кто-то крупный. Волколак, леший или взрослый матерый ляд. А значит, и чудь с них осыпалась щедро. Даже странно, что со всего леса еще не сбежались духи послабее, чтобы собрать бесхозное богатство. Или…
Я нахмурился. Сколько я ни вглядывался в траву, сколько ни ходил по поляне туда-сюда, но так и не нашел ничего крупнее той капли на кленовом листе — вот только та была размером с лесной орех, не больше, и легко поместилась в моей табакерке, приспособленной для быстрого сбора чуди.
Та же чудь, что была рассыпана на поляне, не была результатом нападения — она копилась тут естественным путем, словно хвойный опад под деревьями или пыль на печной полке.
— Да кто же тебя убил-то?.. — спросил я у мертвой девушки с досадой.
Растащить чудь лесные обитатели просто не смогли бы — в лесу духи сильные, здоровые. Так, по мелочи отщипнут, прилепят на шкурку, да пойдут мимо. А из деревни никто добраться бы не успел, даже если бы осмелился. Получалось одно из двух: либо девушку убивали медленно, не делая резких движений, либо сотворившее это чудище было истощено, и чуди на его теле было так мало, что держалась она намертво.
Я посмотрел на Батаню. Он уже радостно резвился на полянке, собирая чудь, как мокрая тряпка — рассыпанную по столу муку. Я же вернулся к девушке. Раз очевидных для чудодея следов найти не удалось, стоило попробовать найти следы, очевидные для простого человека. Ну то есть как “найти”... Искать ничего не пришлось — все было, так сказать, на поверхности. Ужасные раны на гладкой коже были не рваными, не кусанными, а какими-то будто резаными. Я видел такое очень давно, еще во время обучения, когда чудь открывала мне тайны этого мира со всей его красотой и жестокостью.
В том мире чуди уже почти не осталось, ее приходилось брать с собой в тяжелых серебряных крынках — ни другой какой металл, ни хорошо обожженная глина, ни даже отличное прозрачное иномирское стекло не могли удержать ее в плену достаточно долго. Но мир без чуди не означал мира без чудовищ, вот только раны они наносили не когтями или зубами, а хорошо заточенными ножами с чересчур тонким лезвием и с ручкой из неприятного искусственного материала. Хотя, по правде, все в этом мире было каким-то неприятным, отталкивающим. И при том странно притягательным. Настолько, что я провел там много времени. Слишком много.
На всякий случай я еще раз обошел не только саму поляну, но и углубился в лес. Там тоже не было никаких следов крупных чудищ, да я их уже и не искал. Теперь меня интересовали следы в осевшей на травах да кустах чуди. Более размытые, рваные, без четких очертаний и краев, они все равно были похожи на те, что оставляют копыта да лапы в рыхлом снегу. Лесная косуля, вепрь, заяц, лиса, молодой лось — их следы я различал прекрасно, хоть не был ни охотником, ни следопытом. А вот зверя покрупнее не разобрать. То ли медведь, то ли корова заблудшая, то ли человек. А может, и вовсе песья стая догонялки затеяла да стрясла тут все с веток, словно Хозяин Леса продирался. Верно Староста сказал — больно хоженые тут места. Кто угодно ошиваться может, хоть зверь, хоть ребенок заигравшийся, хоть балий-травник, по чудскую траву охочий.