— А скажи-ка мне, Мытько, скотина-то как обычно себя сегодня вела? — перебил я бесконечное “не серчай, бачко”. — И в последнее время?
— Скотинка-то?.. — Мытько поднял на меня бледно-голубые глаза и растерянно моргнул. — Так а че она сделает-то? Как обычно все, травку кушает, молоко дает, лепешки лепит. Под призором всегда.
— Никто не болел? Не мычал без повода? Не пугался не пойми чего?
Мытько поскреб крытую льняной шапкой макушку.
— Домой согнать таперища трудно, — признался он. — Не хотют идти — и все тут.
— Вот как… — протянул я и заглянул в туесок. Капли с чудью пропали из своего гнезда на крышке и, вестимо, сгинули в траве. — Благодарствую, Мытько, за спасение, — я прижал руку к груди и ненадолго склонил голову. — Подскажи теперь, где хату Старосты искать. Посредь деревни али как?
— Посредь, посредь! — закивал парнишка. — Тама горшки красные на заборе и рябинка вся красная у ворот. Справная рябинка, сразу увидите.
Я поблагодарил снова и отвернулся к туеску. Батаня напугался так, что схватил теперь изнутри крышечку и держал ее настолько крепко, что открыть скудельницу не было никакой возможности. Ладно, пусть сидит. Чуди у меня и так было полно.
Сырая, неочищенная, ни в чем не растворенная… Как же она жглась! Насыпав в глаза по малюсенькой щепоточке, я закрыл лицо руками, пережидая, пока резь в глазах утихнет. Не до конца, конечно — теперь до вечера ходить будто с песком под веками, — но хотя бы настолько, чтобы можно было смотреть под ноги сквозь льющиеся слезы.
Можно было, конечно, сделать новые. Мак уже не цвел, но подошла бы и простая полуночная роса или даже молоко белой коровы. В последнем случае капли, конечно, надо было бы использовать сразу, для хранения они непригодны, но зато и глаза после них не болели совсем. Но на все это уже не было времени, хотя я запоздало вспомнил, что корову-то как раз было найти несложно прямо сейчас. Но кто знает, подпустил бы меня к ней баган или снова натравил бы своего подопечного. В том, что бык подчинялся именно его воле, я был почти уверен.
Наверное, от стресса, а может, и от недосыпа, моя чувствительность к чуди увеличилась, и боль в глазах не уменьшалась бесконечно долго. Мытько аж дважды лез ко мне с расспросами, что со мной да не нужно ли чем подсобить. Оба раза я отсылал его, хотя такая забота была приятна. Парнишка явно знал, кто я, но не чурался, не столбенел в ужасе и видел во мне в первую очередь человека, а не окаянную душу, водившую дружбу с чудовищами. Наконец слезы перестали течь так обильно, и я не сразу, но смог проморгаться. И даже найти глазами черного Баска. Вот только теперь он черным уже не был — всю спину от шеи до хвоста покрывал густой слой синей чуди, а на мощном крупе сидел, нахохлившись, испуганный насупленный баган.
Бык был от меня далеко, и разглядеть хозяина местного стада было сложно. Идти к нему общаться прямо сейчас у меня тоже никакого желания не было, поэтому я просто помахал ему рукой, давая понять, что вижу его и знаю о том, кто виноват в нападении на чудодея, и не без труда надел туесок на плечи. Батаня внутри зашевелился и выглянул-таки наружу. Обернувшись, я увидел, что и он внимательно смотрит на нашего обидчика. А потом Батаня погрозил ему лапой, спрятался в свой переносной дом, а я медленно побрел в деревню.
С баганом все-таки надо будет поговорить. Но потом. И в таком месте, где он не сможет натравить на меня своих коров.
***
По деревне я буквально плелся. Страх медленно испарялся из незнакомой с ним души, оставляя вместо себя дрожь в перегретых мышцах и неприятное звенящее опустошение. Теперь я уже сомневался, что бык бы меня убил — вряд баган хотел именно этого. По крайней мере, вид у него был не злой, а словно бы у зверя, загнанного в угол. Чем дальше отступал страх — тем яснее я понимал: если бы Хозяин скота действительно решил бы со мной расправиться, никакой пастушок ему бы не помешал.
На этот раз деревня показалась мне огромной. Я шел от дома к дому, мимо бесконечных оград, но не видел ни одной рябины. Отводящие взгляд чары спали, и на меня косились, но с вопросами, к счастью, не приставали.
“Чудодей! Чудодей это…” — слышал я шепотки — те, что преследовали меня всю жизнь.
Наконец я ее разглядел. Небольшое, но крепкое дерево, сплошь залитое ягодами как кровью. Я нахмурился. Рябина, береза, ольха, ветла — чудовские деревья. Хотя так можно сказать почти про каждое, но именно они особенно реагируют на чудь. С этой рябиной было что-то не так, но, что именно, я понял, только подойдя ближе.