Ребенок родился белобрысым, голубоглазым и таким же крепким, как мать. На первых порах не было никаких поводов для шуток. Но после родов Фрауке стала настоящей медведицей. Стоило нанимавшему ее крестьянину пренебрежительно отозваться о мальчике, как она бросалась на обидчика и немедленно уходила с его двора. Так она по нескольку раз в год меняла хозяев и таскала сына, как самое драгоценное сокровище, в своем сундучке, поверх всех пожитков. Вскоре крестьяне привыкли к этому «приданому», так как Фрауке, если ее оставляли в покое, работала за двоих.
Мальчика назвали по отцу — Али, вырос он на полях. Его убежищем были стога и густые кустарники. Десятилетний Али таскал бревна и строил, играя, рубленые домики. Глядя на него, хозяева ждали, когда подрастет молодой батрак-силач. С десяти лет Али стали давать работу. Правда, мать оберегала его и лапами медведицы отстраняла слишком тяжелые поручения, но и ей были по душе те несколько грошей, которые в конце месяца она получала за работу Али и прятала в своем сундучке.
В школу Али ходил только зимой. Учитель встречал его неласково и называл прирожденным бездельником. Несколько раз Али, разозленный насмешками, подзадориваемый озорными и жаждущими развлечений крестьянскими ребятами, швырял за окно «парту штрафников», за которой вынужден был восседать. А если он не успевал во время урока переписать задание, то снимал классную доску и уносил ее на спине домой.
Молодого батрака Али крестьянские парни постоянно зазывали на вечеринки и попойки в трактире. Ему давали кусок колбасы или ломоть окорока, и за это он поднимал огромные бочки, выжимая их до самого потолка. Взвалив на себя шесть, а то и восемь человек, он расхаживал по трактиру или вносил на руках хозяйского бычка и ставил его на стол.
Пришло время, когда в Германии забота о чистоте породы стала своеобразной религией скотов. Деревни Фрисландии превратились в питомники, поставлявшие человечьих производителей чистой расы. Вербовщики, набиравшие белокурых верзил для личной охраны куцеусого диктатора, пришли и к матери Али.
— Ведь правду же говорят, что отцом твоего сына был фрисландский рыбак, утонувший в путину?
Фрауке поглядела на этих людей своими честными глазами и возразила:
— Нет, он не был рыбаком.
Тогда ей сунули денег и спросили:
— А ты хорошо помнишь?
— Я очень хорошо помню, — сказала Фрауке и спрятала деньги в карман юбки. — Он был цыган и хороший человек, он не побрезговал мною. — Она сказала это с гордостью, отвернулась и занялась своей работой.
— Тогда отдавай деньги и знай, что тебя нужно арестовать за то, что ты блудила с цыганом и, значит, почти что с евреем.
Фрауке подняла перепачканные в земле ручищи. Вербовщики отступили.
— Говорю вам, он был хороший человек. Он дал мне ребенка, вот и все, — крикнула Фрауке вдогонку вербовщикам.
Прошло еще некоторое время, и сын крестьянина, у которого работал Али, должен был идти в солдаты. А он лишь недавно женился и очень не хотел быть убитым. Он вступил в переговоры с местным руководителем партии, заботившимся о чистоте арийской расы.
— Из меня будет только один солдат. А этот парень стоит трех-четырех бойцов.
Так Али попал в казарму.
Когда новый властитель Германии куцеусый Адольф в роковую ночь января 1933 года завоевал сердца обывателей с помощью факельных шествий, а политическую власть — с помощью убийств, бетонщик Отто Роллинг еще некоторое время продолжал встречаться с товарищами, печатал листовки и разбрасывал их с крыш и с фабричных труб. Однажды утром, когда он шел на явку, его схватили. Его выдал предатель. Прощай, жена, не горюй. Прощайте, дети, оставайтесь такими, какими были всегда… Он попал в концлагерь и три года не видел семьи. Ему пришлось копаться в болотах, голодать, стоять навытяжку, подставлять спину под удары и опять голодать. Его хотели сжить со свету. Но это не удалось. Его жизнерадостность, скрываемая под сердитым ворчаньем, была неистребима. Как теплый огонек, светилась она над мглистыми топями и во мраке лагеря согревала души его товарищей.
Когда его отпустили, он сам едва мог поверить этому чуду. На прощанье ему сказали:
— Еще раз попадешься — голова слетит.
Он ответил:
— Каждый делает, что может; мир еще до конца не доделан.
Он ломал себе голову: почему его отпустили, может быть, он чем-нибудь изменил своему делу?
Он опять получил работу — поступил на цементный завод Вайсблата. Старик Вайсблат был христианином и социалистом. Он считал себя христианско-социалистическим немецким фабрикантом. А новый берлинский властелин именовался национал-социалистом и был австрийцем. У старика Вайсблата было с ним мало общего. Фабрика Вайсблата выпускала цементные и бетонные изделия — столбики для заборов, которые возводили вокруг своих садиков и огородов небогатые люди, насадки для дымовых труб и каминные полки. Вайсблат не нуждался в благосклонности рейхсканцлера, он придавал больше значения благосклонности своих рабочих. Он знал их всех, знал и их семьи, называл по именам их детей, приносивших отцам на работу завтрак, танцевал с их женами на фабричных праздниках и свой день рождения каждый год праздновал не только дома, но еще и на фабрике.