Через два часа кавалерист Бюднер принес сведения об одном болоте, непроходимом болоте. Его надо обойти с севера.
— Хорошо, солдат, двинемся на север, а дойдя до конца болота, повернем снова на восток, понятно?
Они обошли болото в северном направлении, наткнулись на твердую землю и, повернув на восток, снова вышли на болото, которое им пришлось обогнуть севернее.
На второй день к полудню они набрели на лагерь второй роты их эскадрона. Горячая встреча. Никаких следов Роллинга. Водка ходила по кругу.
— Да здравствует война в Карелии!
На утро третьего дня они зашагали по направлению к собственному лагерю. Цаудерера угнетало плохое настроение. Его маленькая головка была и вовсе пуста от похмелья.
— Как бы это мне не стоило моего поста, — сказал он своему связному и съежился, точно воробей перед скворешней. — Но не лезть же в болото, не лезть же на смерть?
К обеду связной Бюднер принес хорошие вести для своего вахмистра. Бюднер обнаружил посреди болота стальную каску. Это была стопроцентная немецкая стальная каска.
— Засосало нашего дезертира, понятно? — Цаудерера охватило необыкновенное усердие. Спилили деревья, построили нечто вроде плота, добрались на нем до середины болота и извлекли оттуда стальную каску. Теперь каждый мог видеть, что это каска Роллинга, так как на кожаной прокладке химическим карандашом была написана его фамилия. Ускоренным маршем они вернулись в лагерь, чтобы сообщить об успехе группы преследования.
22
Станислаус получает письмо с неба, ловит себя на злобных мыслях и видит, что опекаемый им поэт стремительно идет к гибели.
Пивовар Бетц с удовлетворением принял рапорт ротного командира.
— Засосало, и правильно. Нечего сказать, хорошенький пример!
Да и почта принесла приятные вести из Баварии. Ящик с шубами доставлен каким-то отпускником. Этому человеку выдали три кружки крепкого пива и закуску. Большое спасибо, ну а как обстоят дела с финскими меховыми ботинками, — у нас поговаривают, что нынешней зимой снабжение углем еще больше урежут.
Капитан медицинской службы доктор Шерф отпустил Вайсблата, который, лежа в санбате, по-прежнему настойчиво требовал, чтобы ему дали крылья. Пусть с этим помешавшимся на крыльях поэтом возится кто хочет. У Шерфа к данному случаю нет интереса. Он не психиатр, он прибыл сюда, чтобы освобождать солдатские тела от раздробленных рук и ног.
В сумерки над лагерем кружил один-единственный русский самолет. Пулеметы были поставлены на позицию и плевались светящимися пулями — этой азбукой Морзе, которую применяет смерть, посылая свои сигналы в пряный лесной воздух. Пивовар Бетц стоял на откосе окопа и смотрел в полевой бинокль. Рядом находился вахмистр Цаудерер. И он старался стоять прямо, чтобы походить на ротмистра, однако тщательно скрываемое чувство страха так и гнуло его к земле. Хотел этого Цаудерер или не хотел, ноги его непроизвольно подгибались. Ротмистр Бетц опустил бинокль и прыгнул в окоп:
— Однако этот забияка Иван здорово швыряется!
Слова ротмистра как бы разрешали Цаудереру испытывать страх. Вахмистр скатился в окоп. Вот когда началось будущее, началась война. Бетц и Цаудерер прислушивались, полузакрыв глаза. Ни выстрелов, ни взрывов. Самолет улетел. Что-то тихо шелестело и потрескивало в листве. На лагерь сбросили листовки.
Едва началась тревога, как вожатые поспешно отвели животных вглубь, под защиту леса. Станислаус лежал рядом со своей лошадью и прислушивался к рокоту самолета. Оно то приближалось, то отдалялось. Совсем как жужжание шершня. Мыслями Станислаус перенесся во времена своего детства. Вот он дома, в кухне своей матери Лены. Где-то у окошка зажужжал шершень, вот он сел на плиту, а вот он уж на шкафу, что стоит в углу. Станислаус видит своего отца, который пытается матерчатой туфлей убить шершня. Отец Густав чудодей. Станислауса вдруг осенило, он понял все: нужда толкнула отца на чудотворство. Он, Станислаус, по тем же причинам заставил Богдана связать ведьму. Неужели вся жизнь — это замкнутый круг? Коловращение вокруг себя? Не потому ли молодые люди повторяют то, что делали старики, ибо злодеяний и нужды на земле не становится меньше.
Кусок бумаги величиной с почтовый листок упал перед пасущейся лошадью. Лошадь фыркнула, мотнула головой, но продолжала пастись. В самом деле, с неба упало письмо с фотографией улыбающегося Роллинга. У Роллинга слегка усталый взгляд, но улыбка — настоящая. Никто на свете не смог бы заставить Роллинга засмеяться, если он этого не хотел. Станислаус искал на лице Роллинга упрека, легкого упрека своему бывшему товарищу Станислаусу Бюднеру. Не залегла ли здесь в углу его рта едва приметная ироническая складка? Станислаус прочел, что сообщал ему Роллинг: «Кончайте! Переходите к нам! Думайте о Германии! Не повинуйтесь банде разбойников!»