Когда Станислаус был свободен от караульной службы в гавани, он брал рыбачью лодку и уходил на веслах в море. Он ловил рыбу, грелся на солнце или задумывался и размышлял о своей жизни. Времени у него хватало с избытком. Когда-то его жизнь переполняли желания. Нередко и любовь, эта таинственная сила, овладевала им, будоражила его и трепала нить его жизни. Все это отошло в прошлое. Теперь он всего-навсего пустой ящик, который посылают то туда, то сюда, труп, который окольными путями несут к могиле.
Из Пирея пришло судно. Оно привезло провиант и почту. Писем для Станислауса не было. Ни с кем в Германии он больше не связан. Кого ради стоял он здесь на карауле? Пожалуй, ради великого германского рейха. Судно снова ушло.
Вайсблат получил большую коробку «Амариллы». Мать Вайсблата «левым путем» добыла эту коробку. «Амарилла», шоколад и все хорошие вещи в Германии имелись еще только для летчиков. Летчики — это герои! Они сражались и сражались, и все же вражеские бомбы сыпались на Германию, как из мешка. С каждым днем некий господин генерал-фельдмаршал Геринг все больше превращался в Майера.
Мать Вайсблата была весьма озабочена тем, чтобы Иоганнис вернулся домой и написал книгу о переживаниях во Франции, которые сделали его больным. Он не приехал. Он проехал мимо родины. Плохие времена для поэта!
Вайсблат вытер лоб, который даже здесь, на юге, не загорал, а только становился красным, как рак. Пожилая почтенная дама! Как она представляла себе войну? У нее почти столько же излишних забот по поводу ненаписанной книги сына, как у его товарища Бюднера. Однажды, несколько лет назад, Вайсблат вычитал у Гете, что не годится слишком много говорить о своем будущем произведении. Вайсблат считал, что Гете прав. Каждая классическая страна обволакивала Вайсблата своим очарованием. Одной из таких стран была Франция, но придет время — и все, что с нею связано, вспомнится. Здесь Греция, ее тоже предстоит пережить и прочувствовать.
Когда Вайсблату не надо было стоять на страже Великой Германии, он бывал вечерним гостем в доме одного священника, с которым жила его племянница, дочь брата. Правительство Метаксаса посадило брата священника в тюрьму. Говорили, что он коммунист. Когда итальянцы прогнали Метаксаса, брат священника остался в тюрьме, а когда пришли немцы, то и они его не выпустили. Разве у Муссолини и Гитлера такие же взгляды на коммунистов, как у их врага Метаксаса, которого они осилили и победили? На это Вайсблат не знал, что ответить. Дело в том, что Вайсблат был поэтом и никогда в жизни не ступал на подлую арену политики.
— Поэт, — сказал Вайсблат. Он сочно произносил это слово. Они со священником беседовали по-французски, и Вайсблат был в доме священника возвышенным, другим человеком; человеком, который в сфере духовного чувствовал себя как дома.
Поэт Иоганнис Вайсблат был на верном пути к тому, чтобы забыть некоего Станислауса Бюднера, который когда-то спас ему жизнь в темных лесах у полюса. Что давала ему дружба с этим ворчливым одиночкой? Бюднер был почти что нигилистом. Таким можно быть в немецкой казарме или в карельском девственном лесу, но не в классической Греции. Все хорошо в свое время!
И все-таки однажды Вайсблату снова понадобился нигилист Бюднер. Поэту приглянулась племянница священника. Вайсблат и Зосо подружились. Вайсблату, человеку светскому, не мешало, что Зосо была дочерью того, кого называли коммунистом. Зосо была девушкой своеобразной, сладким сырым материалом, который можно было формировать в соответствии с представлениями Вайсблата. В присутствии дяди они так мило болтали по-французски.
Они вместе раздували огонь на кухне, чтобы сварить кофе из земляных орехов. Их руки соприкасались, когда они подбрасывали в огонь лишайник. А когда раздували огонь, их губы разделяло расстояние не более чем в два сантиметра.
Однажды вечером в кухню зашел пастух. Он хотел поговорить с дядей-священником. Священник вскочил с поспешностью, не подобавшей его сану, и кинулся в кухню. Он долго пробыл с пастухом, слишком долго пробыл с необразованным человеком. Казалось, что пастух на новогреческом языке, который Вайсблат плохо понимал, убеждал священника в чем-то необходимом. Вайсблат остался с Зосо и попросил ее пойти с ним гулять.
— Ого! — сказала Зосо, и это звучало так же, как робкое удивление некой Элен из Парижа. Эту девушку Вайсблат, видимо, не очень-то вспоминал, так как продолжал невозмутимо говорить: «Гулять, берег, заход солнца. Величие! Афина-Паллада».