— Чисто живут только бабочки. Ты видел когда-нибудь, чтобы бабочка сидела на куче навоза?
— Да ну тебя! А хозяин теперь, верно, печатает шаг на небесах. Его, небось, за земные грехи послали на военные учения.
Станислаус держался в стороне.
— Я слышал, будто вчера ты отколотил в городском лесу не то какого-то доктора, не то ветеринара.
— Верблюда, — поправил Станислаус.
— Он, говорят, собирается подать на тебя в суд.
Станислаус ничего не ответил.
— Говорят, будто бы тебе надо извиниться перед ним.
Станислаус молчал.
Раздался громкий стук в запертую дверь булочной. Прибыла уголовная полиция. Тут Людмила показала, на что она способна. Она проявила большую находчивость в довольно запутанных обстоятельствах.
Следствие установило, что хозяйку похитили. Какой-то майор выкрал ее. А хозяйка в свою очередь захватила с собой все имевшиеся в наличии деньги. По слухам, денег было не очень много: выручка за два-три дня. Сколько уж могут напечь за такой срок хозяин и пять учеников!
Хозяин оставил прощальное письмо, адресованное председателю «Стального шлема». Скверная история! Клунтш усомнился в духе своего союза «Стальной шлем». Честь офицера в этом союзе оказалась с червоточиной. Некоторые члены «Стального шлема» никогда не умели высоко держать и защищать честь отечества. «Лейтенант запаса Герман Клунтш пал, как и положено солдату, на поле брани. Каски долой! Стройсь на молитву!» Так кончалось это письмо. В постскриптуме он выразил желание, чтобы на похоронах исполнили «По воле господа растет даже железо…» и «Господь, покарай врагов наших…» Ни словом не обратился хозяин к ученикам, ни словом — к Людмиле, которая теперь без устали носилась, хлопоча о предании земле накачанного газом хозяина.
Три дня ученики жили в свое удовольствие. Они бездельничали, в день похорон распили даже бутылку водки, а черный хлеб и белые хлебцы покупали в соседних пекарнях. Что будет? Останутся они без работы? Нет, конечно. Кто угодно мог хлебнуть безработицы, только не ученик. Работа учеников покупалась за бесценок.
Союз пекарей послал в булочную опекуна. Опекун был старшим подмастерьем. Предприятие открылось вновь. В первые дни оборот его даже увеличился. Всем горничным и всем домашним хозяйкам хотелось заглянуть в кухню, откуда отправился боевым маршем к праотцам пекарь Клунтш.
В ближайшее время Станислаусу предстояло получить звание подмастерья. Он об этом думал мало. Он прочитал несколько книг по специальности и получил представление о размножении дрожжевых бактерий. Ничего потрясающего, ничего увлекательного. Материнская и дочерняя клетка отделялись одна от другой, когда наступал срок и уж некуда было податься. Ни намека на любовь и страдания.
Иное дело у людей. Станислаус отнюдь не вычеркнул Марлен из своей памяти. Воспоминания врывались в его ночные сны, а днем тысячами игл вонзались в душу отвергнутого. Станислаус не знал почему, но он невольно все время возвращался мыслью к пастору. Странный человек! Как могло ему прийти в голову, что Станислаус хотел совратить его дочь? Разве не она, его дочь, назначила Станислаусу свидание в городском лесу? Разве не она потянула его в ольшаник, чтобы остаться с ним наедине? Или, может быть, он первый поцеловал ее? Вот и пойми людей! У Станислауса были неопровержимые доказательства, что Марлен с этим будущим попом не только рассматривала цветы. В то воскресенье он шел по пятам за Марлен и этим верблюдом. Ад по сравнению с тем, что творилось у него в душе, — чистейший пустяк. Станислаус воткнул трость очкастой обезьяны в покрытую листвой землю возле ольшаника и нацепил на нее записку: «Я все знаю. Небеса обрушат месть на головы виновных».
Почему этого поповского ученика никто не обвинял в намерении совратить дочь пастора? Разве пастор не в состоянии дважды увидеть одно и то же?
Станислаус встретил пасторскую кухарку. Она выходила из бакалейной лавки Кнапвигера, старательно покрывая салфеткой несколько бутылок вина, торчавших из ее рыночной корзинки. Станислаус вежливо поздоровался. Она подняла глаза.
— Ах, это вы! А я как раз думала, что́ сказать госпоже пасторше. У нас вышло вино для причастия, а я-то вовремя не запасла. Теперь вот дешевая кровь Христова распродана. Госпожа пасторша заругает меня.
— Нынче все не так просто, — заметил Станислаус, опять-таки из вежливости и только для того, чтобы что-нибудь сказать. Кухарка оглянулась по сторонам.
— Ваш хозяин, говорят, надышался газа?
Станислаус думал совсем о другом.
— Да, это верно…
— Он был очень зеленый?