Станислаус теперь редко разговаривал с богом.
И вот в руках у Станислауса книга о возникновении жизни. Книга стоила тринадцать марок и представляла собой ларец, наполненный сокровищами знаний. Станислаус прочел ее за четыре ночи. В пекарне он без конца зевал. Выделывая хлебцы, он засыпал, колени у него подгибались.
— Гопля! Замечательный управляющий! — ученики рассмеялись. — Видно, стоя спят не только лошади!
Станислаус заснул в субботу после обеда и проснулся только в воскресенье вечером. Он был голоден, но весь насквозь пылал огнем знаний. Жизнь не была более нашпигована вопросительными знаками. Ни один вопрос не остался без ответа, величайшая ясность царила решительно во всех областях. Человек обязан — черт побери! — стать существом одухотворенным, властелином и покорителем земли. Этого хотел и Станислаус. Автор книги, некий профессор По-верхам, подтвердил то, что Станислаус давно смутно чувствовал.
Были ночи, когда он покидал свою каморку, выходил за черту города и шел по дорогам, окаймленным деревьями, в поля и леса. Он приветствовал ветер, называя его благословенной воздушной струей. Он кивал деревьям и говорил им:
— Человек сделал из вас то, чем вы являетесь, помните это, пожалуйста!
Деревья кивали ему в ответ, и он чувствовал себя понятым. Он обращался к звездам:
— Скрывайтесь сколько вам угодно, я вас знаю.
И были звезды, которые мигали ему из прозрачной дали, и тут он тоже чувствовал себя понятым.
Потом наступали вечера, когда Станислаус снова утыкался носом в свою толстую книгу. Уши у него разгорались, он забывал об ужине на хозяйской кухне, но о расчете с детьми, маленькими разносчиками соленых палочек, он никогда не забывал. Он совал им грошовые премии и ни одной минуты не помышлял быть рачительным, расчетливым управляющим. Хозяин не обеднеет, а дети зато повеселеют. Он всегда находил доброе слово для них:
— Если вы все равно уж не спите, смотрите на звезды, маленькие торговцы!
Дети обещали ему смотреть на звезды и, засунув под рваные курточки премиальные хлебцы, крепко прижимали их к худеньким тельцам.
Каморка ученого длиной в три шага и шириной в добрых два была той обителью, в которой Станислаус намерен был раскрыть все тайны вселенной. Он опускал черпак в густое варево человеческого знания, прикладывался к нему и глотал такими порциями, что не мог переварить всего. Он проникал в законы первозданных туманностей и сравнивал эти туманности с мучной пылью, покрывавшей сероватым слоем все инструменты и всю утварь пекарни, когда там вытряхивали мучные мешки. Чудесно ходить по свету просвещенным человеком и на все, в особенности на людей, смотреть под ранее незнакомым углом зрения. Волны светлой радости кружили ему голову, но порой они выбрасывали Станислауса на берег, где он чувствовал себя одиноко и сиротливо. Он все еще не встретил человека, с которым мог бы поговорить о больших событиях в своей душевной жизни…
Ученики, эти бедные духи пекарни, полагали, что стоят на твердой земле. Станислаус сидел на узкой деревянной лесенке перед печью и обсыпанными мукой руками рисовал в воздухе движение звезд; он уверял, что все, что есть на земле, вертится. Постучав по крашеному ведру, он сказал:
— К чему бы вы ни прикоснулись на этой земле, во всем есть вода.
Ученики тихо ахали, как при отгадывании загадок, а младший спросил:
— И в картофельной муке?
— Выжми ее — и капелька воды покажется.
Подростки перемигнулись. Стоит ли возражать подмастерью и портить с ним отношения? Гораздо лучше отгадывать загадки, чем работать и потеть.
— И в человеке есть вода?
Станислаус не счел этот вопрос недостойным ответа. Он горел желанием поделиться своей ученостью.
— Вода, которую ты пьешь, выходит из тебя, во-первых, паром, во-вторых, другим способом. Когда вода выходит из тебя паром, ты, говоря по-ученому, потеешь.
Ученики рассыпались в разные стороны, как вспугнутые воробьи. Один схватил в руки кусок теста, другой — скребок, а третий стал посыпать формы опилками. В дверях пекарни стоял хозяин. Станислаус, смешавшись, скатился с лесенки. Он был уже не ученый, а простой рабочий-пекарь, которого хозяин произвел в управляющие. Ученики хихикали.