— И что?
— Это значит, что у него есть шанс, разве не так?
— Даже если так, это еще не значит, что он им воспользуется!
— Конечно, — кивнул я, — ведь каждый сам делает свой выбор.
— Сдается мне, он свой уже сделал! Четыре члена экипажа, черт побери! Знаете, как это все видится мне? Вы притащили на мой корабль нечто, что погубило четырех моих соратников! Пока что четырех! Вы мило беседовали с чудовищем…
— С Ио…
— Не перебивать! — гаркнул он и спокойнее продолжил: — Так вот, вы даже не попытались убить ту тварь, чтобы защитить экипаж! Это все будет в моем отчете! И уж поверьте мне, я добьюсь у межзвездного суда Содружества Семи Планет, чтобы вы ответили по закону и возместили весь нанесенный ущерб в максимально возможном объеме! В том числе и семьям погибших!
— Вы свободны поступать, как считаете нужным.
— Больше того! Если что-либо подобное повторится еще раз, и я узнаю, что вы опять мило беседовали с той тварью!.. Тогда вы будете арестованы как сообщник и останетесь под стражей до вердикта межзвездного суда!
Я, конечно, старый дурак. Уж лучше бы я не трогал ту гибернационную капсулу. Но мог ли я так поступить? Нет, конечно. «Кодекс чести космонавта» велит подбирать такие капсулы всегда, ведь их наличие в космосе свидетельствует о том, что находящееся внутри существо терпит бедствие. И кто знает, если не подобрать его, на сколько еще хватит запаса гибернации? А что, если в капсуле сломается что-нибудь?
Тот котик… Что мне было делать? Выбросить его за борт, потому что он слишком странный, а значит, возможно, представляет угрозу? Стремление уничтожать все слишком странное — это ксенофобия. Один из худших грехов согласно Библии Дхармы. Мог ли я поступить так? А тогда, в медицинском отсеке, Ио оказался не таким уж и чудовищем, он вполне себе человек, на подростка похож, испуганного и одинокого подростка. Разве мог я стрелять в такого?
Помню те зловещие сны, когда я еще на планете К-99 служил миссии распространения Изначальной Дхармы. Каждую ночь снилось мне, будто стоит Алекс, муж Анны, на высокой скале, к нему подлетает черное облако, окутывает его и рассеивается. А там, где Алекс был, пустота. Тогда выбегает Анна на ту скалу и прыгает с нее, распростав руки, словно белая птица.
Спрашивал я у духовника своего по голографической связи, что это значит, а он и говорит: «Анна-то твоя в опасности великой, коли не явишься ты к ней как можно быстрее, то и не увидишь ее более». Сказал так и отключился, остался я один в келье в большом смятении духа. Попытался с Анной связаться, а не смог, только и сумел разузнать, что улетела она в научно-исследовательскую экспедицию на планету Земля-12.
Ну, я быстро собрался, взял своего личного робота и на космолет, к Земле-12. Вылетел-то я еще до того, как они к той планете подлетели, и с Алексом беда приключилась. И как же так теперь могло все обернуться, что я своими же руками то опасное существо на «Магеллан» и привез? Когда летел сюда, так надеялся, что смогу что-то изменить, помочь, отвести беду, а получилось… Наоборот? Разве ошибся мой духовник в толковании сновидения?
— Вы вообще меня слушаете?! — рявкнул капитан.
— Конечно, — кивнул я и тут же добавил: — Каждый человек имеет право на то, чтобы его выслушали и попытались понять, Ио не исключение.
— Человек? Вы сказали человек? Ио — чудовище!
— Все мы люди, кто смертен и разумен.
В дополненной реальности выскочил красный сигнал бедствия: Анна! Меня словно током ударило. Сигнал от Анны!
Не сговариваясь, мы сорвались с места и побежали в ее комнату. Чуть пониже стандартной надписи «Нужна срочная помощь!» было указано, что Анна сейчас находится у себя.
Ворвавшись в комнату, мы никого не увидели, кроме тех, кто тоже сюда прибежал: Патрик, синеволосый Макс, четырехногий Пако и тот чешуйчатый красноволосый иланин Зак.
— Что это? — воскликнул капитан, смотря на кровать.
В капельках крови на ней лежали импланты.
— О нет! — вырвалось у меня.
В дополненной реальности я открыл список членов экипажа, и напротив имени своей дочери увидел: «не в сети».
— Он убил ее! — выпалил я. — Мою Анну!
20 — Спасти Любаву (Михей)
Невежество и мракобесие никогда не создавали ничего, кроме толп рабов для тирании.
© Эмилиано Сапата
У новых людей, тех, которые разнообразные, часто бывает, что дети мертворожденными в сей бренный мир приходят. Но оно ведь как: чем больше уродств — тем меньше шансов до юношества дожить. А Тимофеюшка совсем чистеньким родился, так с виду и не скажешь, что из новых. На чистокровного похож.
Мы же новые, не как чистокровные, мы же весь гнев Господень на себя взяли. От того у нас и уродства, и дети мертворожденные бывают. Доколе нам еще страдать за грехи предков?! До Катастрофы же все были как чистокровные. Почему тогда гнев Господень пал не на них? Почему нам страдать из-за черной магии ихней? Или, неужто, энто все мне из-за колодца?
Я огляделся: погода хоть и ясная, но солнце уж к закату клонилось. Я могилку Тимофеюшке у самого края леса выкопал, там и схоронил. Все по христианскому обычаю сделал: тельце в чистую ткань замотал, сверху камней сложил и деревянный крест соорудил.
Взял лопату и обратно воротился. Иду, а сам думаю: заночевать здесь и утром за Любавой отправиться или прямо сейчас и идти? Далеко ли дойду? Они-то все, судя по следам, верховые. А мой конь чуть не помер намедни, до сих пор, небось, в мыле стоит. Привести бы его да сеном накормить.
Только к дому подошел, а из-за него на меня хмырь какой-то выскакивает. Ну, я лопатой как замахнусь, а он и визжит:
— Не бей!
— Никодим? Ты ли это, Ушастый?!
И как я сразу не признал? Уши вон как торчат в разные стороны, заостренные к концам — сразу видно, кто это. Эх, темнота проклятая да неожиданность. Чуть побратима не прибил.
— Я! Я! Древом Жизни клянусь! Вот те крест! — неистово начал креститься он. Да так, что аж тарахтел от налагаемых на себя крестных знамений.
— Как же ты в живых остался? — полюбопытствовал я, опуская лопату.
— Мне-то почем ведать? — развел руками он. — Воскрес?
— Тьфу! — я аж на снег сплюнул и кулак ему показал: — Поколочу!
Он-то помельче меня, сам тощий как щепка, зато уши вон какие — оттого и прозвище Ушастый. Никодим сник, шапку в руках затеребил и говорит:
— А я че? Я ниче! Иду себе, никого не трогаю! И тут откуда ни возьмись орда!
— На конях?
— На конях! — закивал неистово. — Сабли и палки у всех!
— Что за палки?
— Огненные! А из них гром!
— Тьфу! Никодим, ты мне сказки не сказывай! У меня первенец насмерть замерз, а Любаву забрали. Ты ее видел?
— Неа, — замотал ушастой головой, — я все истинно глаголю, как есть! Как все сам видывал! Своими глазами! Вот те крест! — опять затарахтел крестными знамениями он.
— Успокойся! В дом пойдем, печку растопим, успокоишься и поведаешь все по порядку.
Закивал опять неистово.
Я его в дом отправил, а сам за конем сходил. Еле нашел, завел в свой сарай, туда, где раньше козы стояли, воды ему поставил и сена заложил. Коз-то у меня больше и в помине нет — все нечестивцы проклятые украли.
Ну вот воротился я в дом, а Никодим уж и печку растопил. Ну так энто просто, а вот с дверью пришлось повозиться — петли-то с «мясом» оторвали, супостаты. От ведь нелюди! И что им неймется? Приладили мы дверь наконец, сидим у печки, и Никодим все сказывает:
— Я иду, значитца, а они отовсюду шасть! Шасть! И все на конях! И гром! И огонь из палок! — Оттопыренные уши у него так и задергались. Но уже вроде как немного успокоился, сидит у печки, греет руки о железную кружку с горячим чаем.
— Что за палки-то? — нахмурился я.
— А бес их знает! Я раньше никогда таких не видывал! Сказываю же, Михей, от Лукавого они! Палки-то! Никак, черная магия!
— Что же энто получается, черная магия опять в наш мир пришла?