— Вот как?..
— Ты хочешь знать? Хочешь знать причину своих несчастий?
— Знать свои беды — значит, наполовину победить их.
— Значит ли это, что ты выбираешь путь самопознания?
Решма усмехнулась. Кажется, у неё не оставалось выбора. Конечно, прав Самарг, она могла бы ещё поискать себе богатого мужа и наверняка нашла бы кого-нибудь, но она поняла, что не хочет этого. Два её замужества закончились плачевно. Один из мужей предал её, а второй… Решме, порою, в кошмарах снилось, как Патрик порет её ремнём и даже во сне она ощущала боль и просыпалась в холодном поту. Нет, с неё довольно. Она не состоялась, как жена и мать, так к чему это, пытаться начать сначала?
— Откуда у тебя знания обо мне? — спросила она.
— В нашем храме бога Става немало пророков и ясновидящих. Оставайся при нашем храме, Решма. Ты немало узнаешь о себе.
— А разве у меня есть выбор? — вздохнула она.
Через день Самарг и ещё двое жрецов привели её в храм бога Става. Это был храм, ничем не отличавшийся по стилю других храмов, принадлежавшим богам света. Статуя Става изображала красивого стройного юношу, державшего в руке стеклянный шар — символ чистоты и знаний.
Перед алтарём находилось каменное ложе и Самарг приказал Решме лечь на него. Она поколебалась и жрец произнёс:
— Чего ты боишься? В храме светлого бога не может быть алтаря, где приносят человеческие жертвы. Ложись без опасений.
— Я ничего не боюсь! — Решма приблизилась к каменной лежанке и опустилась на неё.
— Значит, ты не устрашишься и вернуться в своё прошлое, — промолвил Самарг.
Он заговорил, убеждая её успокоиться, расслабиться и отбросить все тревоги и Решма оказалась погружённой в гипнотический транс.
Перед ней проплыло её прошлое: дом жреца Полока, собственные руки, не похожие на ручонки других детей, потому, что напоминали куриные лапы; зеркало, в котором отражалось её безобразное лицо демонёнка и рога, боль, тоска, ужас от осознания собственного уродства; пребывание в огне и наслаждение; путешествие в ящике; побои ненавидящей матери; книги, палаты, дорогая мебель; рыночная площадь, раздаваемые нищим деньги, летящие камни; поцелуй и постель с мужчиной; свадьба, предательство, грань между жизнью и смертью; дети — родившиеся; дети подрастающие, кучерявые, красивые; дети, убивающие её и ужас, ужас, ужас; сфера Свири, его лицо слова… Затем следующее воплощение — детство с пожилой, но доброй и ласковой матерью; подростковый возраст, первый любовник, странные чувства ненависти и враждебности к матери, её убийство; обретение княжества, портреты, многочисленные портреты, на которых отражалось её прекрасное лицо, но другое, не похожее на нынешнее; замужество без любви; и снова — любовники, любовники, любовники, привязанные к лавке или столу, она мучает их и они ненавидят её, но она получает лишь наслаждение от их ненависти… И вот он… Он… Чудовище, лишь наполовину человек, с бычьей головой, наводивший ужас на всех, кто видел его впервые и не успел к нему привыкнуть, но она любила его, любила так, как никого другого… Решма вспоминала, вспоминала…
Она лежала в гипнотическом трансе без движения.
От статуи бога Става отделилась тень, соскользнула вниз с постамента и порхнула прямо к каменному ложу, на котором лежала молодая красивая женщина с закрытыми глазами. Её светло-золотистые прямые волосы рассыпались на валике на котором покоилась её голова, длинные пушистые ресницы трепетали над высокими скулами, бледноватыми щеками.
Тень начала вытягиваться и приобретать очертания рослого мужчины могучего телосложения. Как из воздуха соткались красивые мужественные черты его лица, обрамлённые каштановыми кудрями. Он склонился над лицом Решмы.
— Вот женщина, которую любили, — задумчиво проговорил он. — Её любили, когда она была уродливее даже самых уродливых людей. Её любили, когда она была прекрасна, но была уродлива её душа. Её любили, когда Свири растоптал её, опустив на самое дно, унизив, ослабив морально. В ней есть что-то, что захватывает мужское сердце и не оставляет равнодушным. Разве место тебе в человеческой плоти, что ты постоянно так стремишься в неё?
Он погладил её лицо кончиками пальцев и, склонившись ещё ниже, коснулся губами её губ. Затем он вновь растворился в воздухе, оставив после себя цветочный аромат.
Решма разлепила тяжёлые веки и глаза её тотчас наполнились слезами, которые заструились по вискам на изголовье.
— Лир! — сдавленным голосом проговорила она. — Теперь мне ясно, почему я не могла никого полюбить. Ведь я хотела — и не могла. Ты выразил желание остаться навсегда в моём сердце — и оно твоё навеки. Я забыла о тебе в новом воплощении, но ты всё равно никуда не делся из него. Но что же мне делать теперь, если ты потерян навсегда?
Над ней нависло лицо Самарга, его тёмная бородка с проседью, умные пронзительные глаза.
— И ты ведь вспомнила, кто этому виной, верно?
— Демон Свири! — с болью произнесла она.
— И ты ведь не собираешься его прощать?
— Даже если бы и захотела — не смогла бы. Я утратила вкус жизни, я перестала ценить свою красоту так, как нужно. Я могла только пользоваться ею, но не ценить. Моя жизнь то летела галопом, то ползла змеёй — и в том, и в другом мало радости и нет смысла.
— Но если есть стремление отомстить, смысл появляется, я прав?
— Если бы у меня были силы и возможности мстить!
— У тебя самой нет ни сил, ни возможности, но ты способна дать жизнь тому, кто сможет вышвырнуть демона Свири из мира Великой Тыквы в Хаос, куда он выжил Лира. Ведь теперь ты помнишь о себе всё. Ты произошла от сильного и могучего демона и способности твои в человеческом воплощении хоть и скрыты, но они никуда не делись.
— И как я могу их применить?
— Родить ребёнка от бога Става.
Решма содрогнулась на лежанке и зажмурила глаза.
— Родить от бога? Как рожали лучшие из женщин в прошлые века? Мне, демону, родить от светлого бога?
— Ты демон лишь наполовину, если же к твоему потомку примешается божественное, то оно победит. Так сказал нашим пророкам сам Став. Да, божественное победит! И твой ребёнок сможет одолеть то зло, что сотворили Лир и ты.
— Лир и я! Как же в новом воплощении я забыла, что ненавистный мне культ богов стихий был установлен мной и тем, кого я любила!
— Да, это сотворили именно вы. И вскоре ты снова увидишь кое-что: последствия того, что вы совершили. Но не сегодня. Сейчас ты обязана отдохнуть. Постарайся более ни о чём не думать и посвятить побольше времени сну.
Решма послушно отправилась в свою келью и улеглась на кровать, но отдохнуть и ни о чём не думать не получалось никак. Она села на кровати, прислонившись спиной к холодной стене и слёзы лились и лились из её глаз непрерывным потоком.
— Если бы ты не покинул меня, мой любимый, — говорила она сама с собой, — если бы ты не послушал демона Свири, то, как он убеждал тебя, что я могу тебя разлюбить и забыть ещё в том, предыдущем воплощении, что было бы тогда?.. Если бы мой демон-отец не возжелал меня, как женщину, если бы не сделал эту подлость, не лишил меня тебя, как бы всё сложилось? Сбылось бы всё так, как мы мечтали?.. О, Лир, ведь мы с тобой грезили о том, как будем воплощаться и воплощаться в человеческих ипостасях, наделённые совершенной красотой и наши родители, в благодарность за то, что мы добыли для них божественный статус, в каждом воплощении одарят нас высоким рождением, богатством, властью и не будет никого, кто был бы счастливее нас… А точнее, никто бы не был счастлив, кроме нас. Ведь демоны не знают меры, не имеют удержу. Дав нам с тобой власть, они требовали и требовали бы бОльшего. И мы бы не посмели отказать. Страшный культ богов стихий, а точнее, демонов, становился бы всё ужаснее из века в век. Всё превратилось бы в сплошной кошмар. Да, жизнь в бренном мире всегда была несовершенна, но в ней были какие-то просветы. Даже последний раб на плантации, отработав под палящими лучами солнца от утра до ночи, находит удовольствие в воде, еде, в совокуплении, говорят, у рабов даже есть праздники и развлечения, они тоже умеют смеяться и петь песни. А демоны, получив неограниченный доступ к этому миру, постарались бы, чтобы в нём разучились смеяться и даже слабая улыбка стала бы грехом, который бы наказывался. Были бы глубоко несчастны все, кроме нас двоих, Лир. Мы торжествовали и наслаждались бы в самом центре ада, упиваясь своей любовью на холмах из человеческих костей, в тумане миазмов чужой боли и страданий, мы стонали бы от счастья и сладострастия в унисон стонам невыносимых мучений других… Но что нам было бы до чужого горя, боли, ужаса? Да, Лир… Только ведь никакие страдания не бывают вечными. Однажды этот мир устал бы от боли и мук и всё живое умерло бы в нём. Кроме нас двоих, оставшихся в тёмной холодной пустоте, один на один со своей виной… Ты знал это, Лир? Ты не пожелал этого и ушёл навсегда?