Пансионеры, поселившиеся в «комнатах» с символическими перегородками, оказались людьми небогатыми и не очень платёжеспособными.
Один из четырёх жильцов считал себя молочником, потому что ходил каждое утро в деревню, до которой можно было дойти пешком, так как пансион находился на окраине города, а деревня — близко к городу, покупал у крестьян молоко и перепродавал его в городе. И, поскольку этот молочник считал, что ходить в деревню, поднявшись ещё затемно, работа очень тяжёлая, он стремился продать своё молоко как можно дороже, не желая уступить ни в какую. Но большинство жителей Свободного не любили слишком дорогих продуктов и покупали у него молоко неохотно и нередко случалось, что молоко у него прокисало и он выпивал его сам, чтобы не пропадало добро, после чего страдал расстройством желудка и обидой на скупое человечество. Деньги у этого человека водились негусто и он платил за свой угол нерегулярно, задолжав Квине хорошую сумму за несколько лет. Каждый раз, когда Квина требовала у него деньги, он начинал ныть, жаловаться на здоровье, на то, что он круглый сирота и потчевать Квину ужастиками, которые ему, якобы, пришлось пережить в этой жизни. И Квина, жалостливость которой равнялась её глупости, поворчав, отступала, взяв с него кое-какие копейки вместо полноценной платы и вновь погрузившись в розовые иллюзии, что однажды все должники вернут ей всё, что должны и дела её пойдут на лад.
Другой жилец считал себя торговцем овощами и, так же, как горе-молочник, ходил по деревням, скупая у крестьян овощи, но у него хватало ума не заламывать цены, чтобы полностью продать свой товар, поэтому доходы у него были больше, чем у молочника, и у него хватало средств платить за свой угол.
Третий подрабатывал грузчиком в порту, много пил и платил за свой угол тогда, когда Квина успевала перехватить у него его заработок раньше, чем он его пропивал.
Четвёртый был переростком-подмастерьем, бравшим уроки у сапожника, живущего с Квиной по соседству. Родители его имели хозяйство в деревне и он время от времени навещал их, чтобы разжиться продуктами и кое-какими денежками. Учился он плохо и отнюдь не старательно, уже несколько лет подряд и за угол платил хозяйке пансиона нерегулярно.
Ещё две комнаты Квина сдавала жильцам поприличнее и поплатёжеспособнее, но у неё был странный характер и она плохо ладила с людьми, которые стабильно платили ей за отдельные комнаты и вели себя интеллигентно. Она вела себя с ними сварливо и грубо, часто затевала ссоры, придиралась. Они заказывали ей готовить для них пищу и она часто недоваривала её или, наоборот, подавала пригорелое или недосоленное или переперчённое. Она не любила благополучных людей, дававших ей стабильный доход, и жалела неудачников, разорявших её. Такова была мать Решмы.
Сама же Решма зажила самостоятельной жизнью после того, как ей едва исполнилось три года. Ежедневно она уходила из дома и ареал её гуляний становился всё обширнее.
Она часто бывала на рынке. Ей было любопытно толкаться среди множества людей, рассматривать их, слушать разговоры, в которых она не понимала ни слова. Иногда кто-то из торговцев сладостей давал ей конфеты — только за её улыбку. Из всех детей, когда-то рождавшихся у её матери она была особенно красивым ребёнком и её большие синие глаза и отросшие очень светлые, с золотистым отливом волосы очаровывали окружающих. Стоило ей быть поласковее, поулыбчивее — и она пленяла сердца, оборачивая это себе на пользу.
Правда, ранняя красота не спасала её от побоев мальчишек, преследовавших её, как осы. Они были старше, сильнее и нападали обычно целой стаей на одну трёхлетнюю девочку и колотили её, как мальчишку, равного им по силе и по возрасту. Но не убивали, а то, что не убивает, обычно делает сильнее. То же произошло с Решмой: не в силах давать сдачи, она была вынуждена убегать от своих обидчиков и ноги её со временем развили такую скорость, что ловить её было делом бесполезным и утомительным.
И ещё она научилась спасаться на деревьях. Она ловко и быстро карабкалась на них, добираясь до самой верхушки. Обидчики пробовали лезть по дереву за ней, но она цепляясь за самые верхние ветки, гибкие и тонкие и начинала раскачиваться на них. Преследователи не решались добираться туда за ней, догадываясь, что это может кончиться для них трагично, и у них начинали трястись поджилки и дрожать коленки, когда Решма, издевательски хихикая, начинала качать верхушку дерева. Мальчишки изучили её этот трюк и если она успевала залезть на дерево, они понимали, что последовать туда за ней — себе дороже.
В тот злополучный день, когда Решма оказалась в келье в храме Свири в качестве предназначенной ему в жертву, удача была не на её стороне. В последнее время, пользуясь быстротой своих ног и умением ловко лазать по деревьям, она нередко сама начинала дразнить мальчишек, заставляя их гнаться за собой. Она доставала их этим так, что они уже сожалели, что вообще когда-то связались с ней. Но в тот день в их компании появился новенький, ещё не знавший приёмов Решмы, он-то и погнался за ней.
Как всегда, она забралась на верхушку орехового дерева, уселась на гибкие ветки и принялась кидать в мальчишку, карабкавшегося внизу, зелёными незрелыми орехами.
И тут внезапно случилось то, чего раньше не было: обломилась ветка за которую она держалась и Решма с криком полетела вниз. Густые ветки дерева задержали её падение и это спасло ей жизнь. Но внизу, где-то в трёх метрах от земли её платье зацепилось за ветки и она повисла вниз головой, не в силах никак спастись из этой ловушки.
И тут она попала из одной ловушки в другую. Из беды её выручили двое юношей из лахи — приветливые, улыбчивые. Они принялись наперебой расхваливать её, какая она маленькая красавица и расспрашивать о её семье. Решма, хоть и находившаяся по целым дням среди людей и слушавшая их разговоры, тем не менее, ещё не знала, что она живёт в краях, где сирота вполне может ритуально умереть под новогодний праздник. А это было именно предновогоднее время и улицы города украшали высокими шестами с голубыми лентами и трёхметровыми куклами в красных платьях, символизирующими благополучие в грядущем году. И сдуру соврала жрецам лахи, что она сирота, опасаясь, что они расскажут её маме о том, что она залезла так высоко на дерево и мама рассердится.
Это было несколько весьма неудачных стечений обстоятельств: предновогоднее время, красивый ребёнок, назвавшийся сиротой именно жрецам лахи.
Лахи, услышав, что она сирота, принялись щёлкать языками в притворном сострадании и предложили ей пойти с ними, обещая накормить её сладкими пирожками. Она любила сладкое и, не раздумывая, подалась вслед за жрецами.
Её привели в храм, в какую-то маленькую комнатушку и на самом деле дали сладкий пирожок. И оставили одну.
Когда она пирожок съела, ей стало скучно одной и она решила выйти, но вот тут-то поняла, что её заперли. Она подняла крик, принялась колотить в дверь руками и ногами.
К окошку её подошли двое детей лахи, чуть постарше её и предложили сыграть в игру, чем-то напоминавшую «напёрсток». Она согласилась и они играли на подоконнике, через решётку, незнакомы дети снаружи, а она — в келье. Детям лахи никак не удавалось обмануть её, она постоянно угадывала, под какой чашечкой спрятан камешек и они начали злиться. И старший, как бы в отместку, объяснил ей, что её не выпустят из кельи и зажарят живьём. Он очень подробно описал ей, что её ждёт и Решма сильно испугалась. Слёзы хлынули из неё градом, она забралась с ногами на каменную глыбу в углу, покрытую соломой, сжалась в комочек и плакала, плакала, плакала. Никогда ещё она не испытывала такого страха. Её трясло, ей было холодно в жаркий день.