Голова идет кругом. Я нравлюсь Рену. Как такое может быть? Но я не могу выдать отца, никому. Даже Рену.
— Я тебе уже говорил, что я — королевский паж, — говорит он. — Я действительно паж. Но кроме того, я служу связным между королем и городским советом. Это совет потребовал, чтобы король удалился в убежище. Они боятся, что во дворце он станет легкой добычей для колдуна. И по-моему, правильно боятся, потому что лоза растет сама знаешь как быстро.
Он умолкает и смотрит на меня с надеждой.
— Мой отец, он… чересчур за меня тревожится, — говорю я. — Днем он не пускает меня в город. Я убегаю ночью, когда он спит. Мне так здесь нравится — все эти улицы, фонтаны… Здесь я хоть иногда вижу других людей. Вот бы побывать в городе днем!
— Пожалуйста, будь осторожнее. Мне, конечно, нравится встречаться с тобой по ночам, но это очень опасно.
Я улыбаюсь.
— Ну, не очень. Ты же будешь меня защищать, правда?
— Всегда буду, — говорит Рен, и мы идем дальше. — Но от заклятия болезни тебя не смогу защитить даже я.
— А как это заклятие работает? Ты не знаешь?
— Немного знаю. Болеют только городские девочки, но переносить болезнь может кто угодно, сам того не зная.
Я улыбаюсь.
— Тогда за меня можешь не волноваться. Я же не городская.
В глазах Рена — удивление.
— И верно! Но ты бываешь здесь так часто, что заклятие может решить, что ты из города.
— Да ну, вряд ли это заклятие такое уж умное, — говорю я, и Рену явно становится легче.
Он останавливается у необычного строения. Снизу оно квадратное, но крыша островерхая, а в стенах повсюду огромные окна цветного стекла с коваными узорами.
Я делаю шаг к высоким дверям.
— Что это?
Мое удивление смешит Рена.
— Это церковь. Хочешь, зайдем?
— Очень хочу.
Он открывает тяжелую дверь, берет меня за руку и ведет внутрь.
— Ну, как тебе?
Выстроенные рядами скамьи достигают мраморного возвышения. Меж окон висят гобелены с драконами, русалками и кентаврами. Многие сотни догорающих свечей наполняют зал мягким мерцающим светом.
— Как красиво, — выдыхаю я.
Рен сжимает мою руку и ведет к окнам.
Лунный свет скользит по его волосам пятнами неярких цветов. Солнечный свет играл бы в витражах стократ ярче, но у меня и сейчас дух захватывает от зрелища. Я поднимаю руку, чтобы поглядеть, как заиграет на ней цветной лунный луч, но вспоминаю о разноцветных лоскутах кожи под плащом и снова ее прячу. Даже такая невинная забава может выдать мою истинную сущность.
— Ты говорила, что тебе нравятся кусты в форме зверей и людей, а я подумал, что, наверное, витражи тебе тоже понравятся, — говорит Рен.
Здешние окна не просто составлены из цветного стекла. Они несут на себе изображения самых разных существ, в точности как в моей книжке, только огромных и ярких, словно сложенных из драгоценных камней. Я осторожно касаюсь окна, на котором изображен дракон. Его серебристая чешуя напоминает мне о Бату.
— Зачем их здесь изобразили? — спрашиваю я. — И там, в саду, кусты тоже подстрижены в виде каких-то странных существ. Что это за звери?
Рен улыбается, но улыбка у него несколько озадаченная.
— Это просто украшения, Ким.
— Как — украшения? — Я-то знаю, что это неправда.
— Когда-то такие звери действительно существовали, ну, или почти такие. Но они давно вымерли.
— Погоди, а как же колдун? Магия? Ты сам говорил — а эти существа ведь тоже волшебные!
— В мире осталась лишь одна магия: черная и злая, — строго говорит Рен и снова смотрит на окно перед нами и на извивающегося дракона. — Может, раньше было иначе, но теперь — вот так.
У меня перехватывает горло — я вспоминаю, как смотрел Рен той ночью в саду.
— У тебя кто-то умер из-за колдуна. Кто это был?
Он вскидывает голову и крепче сжимает мои пальцы.
— Извини. Не рассказывай, не надо, — говорю я, уже жалея о сказанном.
Его сомнения словно клубятся между нами в воздухе, словно туман.
Спустя миг, такой долгий, что я уж решила, что вечер загублен окончательно, Рен говорит:
— Послушай, ты любишь музыку?
Музыка. В книгах я о ней конечно же читала. Музыку играют на балах, но только я все равно не очень понимаю, что она такое.
— Не знаю. А что такое музыка?
— Ты что, серьезно? — недоверчиво смотрит на меня Рен. — В твоих краях что, не бывает музыки?