Отец отводит волосы у меня с лица. Я разглядываю собственные ногти. Если я посмотрю ему в глаза, он поймет, что я от него что-то скрываю.
— Вот поэтому ты и особенная, — говорит он.
— А мне иногда хочется быть обычной.
Иногда я мечтаю стать собой-прежней. Обычной девочкой, которую все любят, у которой друзья и семья, а не существом, которое прячется по лесам и шастает ночами по городу. И в то же самое время я так рада, что могу помочь этим девочкам и сделать для них то, чего никто не смог сделать для меня-прежней.
Отец смотрит на меня, подняв брови.
— Милая, по-моему, нам нужно установить новые правила касательно визитов в город. Если ты столько подслушиваешь и так тянешься к людям, значит, ты отклоняешься от маршрута, который я проложил. На тех улицах, что я выбрал, нет ни трактиров, ни других мест, где собираются люди. Подслушивать там некого. — Он наставляет на меня палец: — А значит, ты самовольно бродила по городу и ходила куда хотела.
Я краснею до корней волос и смотрю на пол.
— Да, папа. Бродила.
Он встает с кресла, дрожа от сдерживаемой ярости.
— Этому должен быть положен конец. Немедленно. Ты меня поняла?
Я киваю, не поднимая глаз. В ушах отдается бешеный стук сердца.
Отец берет меня за подбородок, поднимает мое лицо и заставляет смотреть ему в глаза. Я делаю шаг назад.
— Хорошо поняла? Если люди о тебе узнают, нашему делу конец.
От его слов мне в спину словно иголки вонзаются. Вдруг он знает, чем я на самом деле занималась? Вдруг знает?
— Отвечай!
От звучащей в его голосе ярости я подпрыгиваю на месте. Меня захлестывает чувство вины и страха.
— Да, да, поняла. Я больше не буду! Честное слово! Я буду делать все, как ты скажешь, — отвечаю я, сжимая дрожащие руки на коленях, чтобы отец не заметил, как мне страшно.
— Смотри у меня! Если обманешь — погибнут все девочки в тюрьме. И ты сама — тоже.
Забормотать извинения я не успеваю — он большими шагами выходит вон.
Если я выполню обещание, то не смогу видеться с Реном. Ну, если только у фонтана. Потому что фонтан — как раз на пути, который назначил отец. Там нам видеться можно.
Я отнимаю руки от лица и встаю. Мне вообще нельзя видеться с Реном. Но я все равно буду. Это желание сильнее меня.
Я бегу к двери и вижу удаляющуюся фигуру отца. Он идет к башне, к лаборатории. А вдруг я уже все погубила своим непослушанием? Зачем, зачем я только сошла с назначенного мне пути и повстречала Рена!
День пятьдесят третий
Голова моя гудит как улей — видения, рассказ Рена и Оливера о том, как погибают колдуны, слова отца о том, что все это неправда… Я просто не знаю, чему верить. Что, если ошибаются все, а истина лежит где-то посередине?
Но больше всего меня тревожат бесконечные нестыковки. А вдруг отец ошибается? Вдруг он неверно судит о людях, обо мне, о моих воспоминаниях?
Несмотря на данное отцу обещание, сегодня я проникаю в город другим путем. Брайр полон мрачных тайн, а я не открыла и сотой их доли. Конечно, Рен рассказал немало, но даже он может не знать всей правды. Я совершенно уверена: здесь можно найти что-то полезное, что поможет нам, а может быть, поможет и мне вспомнить мое прошлое.
Эту часть города лоза еще не заплела, но, приземляясь на самую высокую из окрестных крыш, я вижу, что побеги уже подбираются и сюда. Они движутся медленно, но верно. Каждую ночь я вижу, что они забрались дальше, чем накануне, и каждую ночь они оплетают подножие очередного здания или разворачиваются в очередном зале покинутого дворца.
В воздухе разносятся голоса. Женские. И мужские, похожие на голос отца.
Кровь бросается мне в лицо. Это голоса живых людей, и, кажется, они спорят. Доносятся голоса из длинного приземистого здания в конце переулка. Окна здания темны, черепичная крыша цела, без единой дыры. Я спрыгиваю со своего наблюдательного поста и крадучись подхожу ближе. Может, взрослым после заката ходить можно?
Изнывая от любопытства, я пристраиваюсь у стены здания, прямо под окном.
— Да ты даже не знаешь, может, это все враки! — говорит мужской голос. — Ладно, хватит болтать, принеси-ка лучше еще эля.
Женщина фыркает.
— Мне двоюродная сестра рассказала, а она, между прочим, ходит за девочками в больнице, где карантин. Каждое утро приходит, глядь — а еще одной девочки нет. Стражники как пьяные, просыпаются и не помнят ничего. То ли умирают девчонки, то ли их кто-то куда-то забирает. Ну а в больнице молчат, не признаются.
— Это все то чудище с дороги, — говорит мужчина, но язык у него заплетается, и я с трудом разбираю его речь. — Девчонка такая… с крыльями и клыками… и…