И дон сказал:
— Парни, поймите меня правильно, дело очень тонкое, и я не могу рисковать. Слишком большую ненависть, слишком у многих людей вы вызываете. Я был бы последним дураком, если бы впрягся за вас сейчас. Не буду лукавить, но мои советники говорят, что вы, ребята, уже покойники и ваше дело абсолютно беспонтовое. Но! — тут дон сделал многозначительную паузу. — Но если вы предпримете какие-нибудь активные действия и хотя бы попытаетесь улучшить ситуацию, я надеюсь, вы понимаете, о чём я, то я встану на вашу сторону, — это моё слово. Всё!
Для Буратино это был удар, по сути, этот отказ рушил все его планы. Это только в мыслях он храбрился и был готов сражаться в одиночку, без какой-либо поддержки, а на самом деле парень ещё не чувствовал в себе сил.
Он хотел даже закричать на дона или ударить его, но не осмелился и поэтому только спросил:
— Но вы по-прежнему на нашей стороне?
Вопрос был дурацкий, вопрос выдавал слабость. Но дон ответил без какой-либо усмешки, абсолютно искренне, так, во всяком случае, казалось:
— Да, парни. Я за вас! И я верю в вас. Сделайте этих засранцев.
— Сделаем, — пообещал Чеснок.
— Сделаем? — удивлённо переспросил его Буратино.
— Попробуем, — уже не так уверенно сказал Рокко, — Бог не выдаст, свинья, как говорится…
И тут Буратино вспомнил, что у них кончились деньги, последние он отдал священнику, и попросил:
— Помощь нам, конечно, нужнее, чем деньги, но деньги нам нужны тоже, у нас они кончились. Не могли бы вы нам немного занять… Мы обязательно вам отдадим.
Дон покивал головой, изображая на лице понимание и соглашаясь дать деньги. После чего спросил:
— А сколько вам нужно, ребятки?
— Десять цехинов, — ответил Буратино.
— О! Это очень немалые деньги, ребятки, у меня столько нет, но я готов вам помочь. У меня есть хороший друг, у него небольшой, но достаточно прочный банк, зовут моего друга синьор Кац, пойдёте к нему и возьмёте деньги, я напишу письмо.
Дон встал, заканчивая разговор, и вскоре Пиноккио и Рокко уже шли в банк. Шли они осторожно, избегая опасных мест, так как помнили, что за их головы обещано немалое вознаграждение.
— Ну и жук этот дон, — ухмылялся Чеснок.
— А чего ты веселишься: наше дело дрянь, он нас, по сути, подставил, и не жук он никакой, а сволочь, гад, — зло отвечал Буратино. — Я даже не знаю, что теперь делать, кажется, нам лучше исчезнуть отсюда.
— Да брось, Буратино.
— Что брось? Ну что брось? Эта сволочь обещала нам помочь, а теперь требует «склонить чашу». Хитрая тварь, хочет чужими руками жар загрести.
— Да, рисковать не хочет наш дон, — согласился Чеснок, — только ты зря так психуешь. Дай мне два дня, и чашка, о которой говорил дон, склонится в нашу сторону.
— Да? — Буратино даже остановился.
— Да, ну пошли, чего стоим-то?
— А как ты это сделаешь, интересно мне знать?
— Замочу кого-нибудь из них, — просто ответил Чеснок.
— Да?
— Да.
— Ну-ну, — сказал Буратино и зашагал в банк.
Суровый швейцар не пустил их в здание банка, заявив:
— Вход только для клиентов банка, а не для проходимцев.
— Ну ты морда, я тебе сейчас твою фуражку до самых бакенбардов натяну, — начал было Рокко, но Буратино его остановил:
— Эй, дядя, у нас письмо для синьора Каца от синьора Базилио.
Эта информация привела швейцара, мужчину, видимо, серьёзного, в состояние напряжённого размышления, после чего он спросил:
— Оружие есть?
— Есть, — в один голос признались братцы.
— Нужно будет сдать.
— Сейчас, разбежимся, — заявил Рокко, — я свою плетку нипочём не сдам, я сплю с нею.
— Синьор — большой оригинал, — заметил швейцар, — я так предпочитаю спать со свое женой.
— Поумничай мне ещё, — буркнул Чеснок, — ещё неизвестно, с какой ты женой спишь, знаю я вас, таких ребят в подозрительных фуражках.
— Ладно, проходите, — смилостивился швейцар, — по лестнице и направо.
— Вот люди-то живут, — восхищался Чеснок, — ковры на лестницах, мрамор, швейцары.
— Да, — сухо сказал Буратино. Он уже не мечтал о такой жизни, честно говоря, он собирался хапнуть бабки и винтить из города. А сейчас наш герой размышлял, взять ли с собой Чеснока или раствориться одному. Наконец, они открыли огромную дубовую дверь в два человеческих роста и оказались в комнате. Комната сама по себе была обставлена великолепно, но всё великолепие обстановки и в сравнение не шло с красавицей, которая сидела за небольшим столиком, на котором стояла пишущая машинка.