— Кто-кто? — передразнил Буратино, — лошадь одноглазого извозчика, вот кто. Рафаэлла, конечно.
— Ну сиськи у неё ничего себе, нормальные, — резюмировал Чеснок.
— «Сиськи нормальные», — опять передразнил его Пиноккио, — неромантичный ты, Рокко, человек. Нет, неромантичный. Сухарь. Разве можно так говорить о столь возвышенных, столь воздушных созданиях?
— Да не люблю я их, фифочек этих, корчат из себя невесть что. Такие они модные, аж зло берёт. А я голову даю на отсечение, когда ты её разденешь, там будет то же самое, что и у любой слободской девчонки. А поглядишь на них, так подумаешь, что там, под юбкою у них, всё из золота да серебра.
— Дурак ты, Рокко, — разозлился Буратино, — это меня зло берёт от твоих глупостей. Да Рафаэлла, она самая лучшая изо всех женщин на земле. Самая красивая, самая гордая, самая недоступная, а твоих слободских дур за пряник уговорить можно.
— Так по мне лучше пряник за сольдо подарить, чем пудру за бешеные деньги, а насчёт твоей Рафаэллы, так это для тебя она самая лучшая, а для других она и вовсе даже избалованная барынька. Так-то, брат.
— Это верно, — согласился Буратино, понимая, что тут Рокко прав, — ладно, не будем ссориться из-за баб. Не дело это.
— И то верно. Ты мне вот что скажи: мы сегодня слиняем или всё-таки подождём денька три?
Буратино посмотрел на своего хитрого приятеля, улыбнулся и сказал:
— Подождём.
Когда они без приключений, спокойно добрались до своего завода, Буратино завалился валяться и мечтать. А Рокко приступил к делу. Он собрал всех и стал с ними совещаться. Пиноккио издали, с ящиков, наблюдал за этим оживлённым совещанием и несколько раз собирался было встать, чтобы принять в нём участие, так как ему было любопытно, что собирается предпринять Чеснок. Но не делал этого, чтобы не мешать Рокко.
А тот взялся за дело со всей серьёзностью и, как иногда выражаются поэты, со всею рьяностью молодого сердца. Он разрабатывал план ликвидации врага. И кое-чего достиг достаточно неожиданно.
— Нам надо их, гадов, всех замочить, — сказал Чеснок, и это заявление не вызвало ни у одного из членов банды никаких возражений, все были согласны.
— Пока что охотятся на нас, и мы вынуждены прятаться, когда эти сволочи спокойно, страха не ведая, бухают в кабаках, ходят к девицам, разгуливают по городу. Они не ждут от нас удара, а мы его нанесём. Как это сделать? Я вам сейчас объясню.
— Можно я скажу? — вдруг вызвался Гопак.
— Ну, чего тебе? — недовольно спросил Рокко, которому не нравилось, что его перебили.
— Я знаю, где живёт Туз, — сказал Джанфранко.
— А я знаю, где живёт Его Величество король, — саркастично ответил Чеснок.
— Но ты не можешь убить короля, — разумно заметил Гопак, — а я могу убить Туза.
— Да что ты говоришь? И как же ты это сделаешь?
— Застрелю, — заявил Гопак, — дайте только оружие.
— А ты стрелять-то умеешь?
— Умею.
— Да ну? — засомневался Чеснок.
— Вот те и «да ну». Либо получше любого из вас.
— А ты, окромя как из рогатки, из чего-нибудь хоть раз-то палил? — насмешливо спросил Лука.
— Поболее твово.
— Да иди ты? Прямо поболе мово?
— А вот и поболе.
— А из чего? К примеру, из ружья умеешь? — спросил Чеснок.
— Из ружья умею, а из пизтолета — нет.
— Сам ты «пизтолета». Деревня. Надо говорить «пистолет», — смеясь, поправил Гопака Лука.
— А мне по барабану, что «пизтолета», что ни «пизтолета». Я только с ружья и могу.
— А где же выучился? — спросил Чеснок.
— Так батька мой, пока не помер, был егерем в королевском заказнике, вот тама и научился.
— Ладно, — сказал Рокко, поразмыслив, — проверим. Пепе, где у тебя винтарь был, давай-ка проверим этого стрелка.
Пепе сходил за винтовкой, которая вызвала у Джанфранко немалый восторг.
— Ох, и добрая машина! — восхищённо говорил Гопак, вертя оружие в руках, — а кто пристреливал?
— Чего? — поинтересовался Лука. — Пристреливал кого?
— Так её же. Ружьё кто пристреливал?
— Никто, — ответил Альварес.
— Сейчас приработаем, — пообещал Гопак и со знанием дела оттянул затвор и вставил обойму. — Эх, хорошо ложится. Добрая машина, — приговаривал он, целясь куда-то в море.
Бах, сухое клацанье затвора и снова бах.
— Добрая машина. Что ни говори, добрая. А ствол, как струна, и пристреливаться не нужно, — продолжал Гопак и снова выстрелил.
— Ты чего пули невесть куда пуляешь, за них деньги, между прочим, плочены, — возмутился бережливый Лука.
— Дурья башка, я не пули пуляю, а оружие пристреливаю, — ответил Джанфранко.