А Паоло выпил сам и проследил, чтобы выпила девица. Трактирщик тут же снова налил им. А девица сказала:
— Не буду больше, мне работать надо.
— Пей, — настоял Паоло.
— Отстань, чего прицепился, — огрызнулась проститутка.
— Хамишь, — сказал Рыжий и, свирепея, добавил: — Кому хамишь, шкура, а? — И врезал девке, выбив одним ударом два зуба.
Девица повалилась на пол и заорала:
— Ой, зубы мне выбили, ой, зубы мои.
— Хе-хе, — ухмыльнулся один из громил Рыжего, — ничего, работать без них тебе сподручнее будет.
И они засмеялись. Потом Паоло не поленился разодрать на девице всю одежду и выгнать её из кабака. Потом он пил до тех пор, пока его не заинтересовал трактирщик.
— А ну-ка, пузан, расскажи как нажрал такое брюхо?
— Да вот, знаете ли, кушать люблю, — загнусавил бедолага.
— А ну давай лезь на стойку и спляши нам танец живота.
— Я не умею, — робко сопротивлялся трактирщик.
— А ну лезь, — рыкнул Паоло. И веселье продолжалось.
А на улице веселившегося Паоло ждал его личный кучер. Человек проверенный, надёжный. Он покуривал, ожидая, когда же главный накуражится, без удивления слушая вопли, доносившиеся из трактира, и глядя, как оттуда выскакивают голые девки с разбитыми мордами.
Его работа была малая, вози да жди, жди да вози. А деньги платили добрые. Вот он и ждал. И прождал он ещё час. Пока, наконец, Пасальдони не навеселился. Он вышел из трактира вместе со своими телохранителями и был ещё в том состоянии, когда человек ещё способен обсуждать, куда отправиться дальше.
И тут из тени вышел человек в длиннополом сюртуке и картузе, надвинутом на глаза, и нагло крикнул:
— Эй, Рыжий.
Такое обращение не мог себе позволить никто, и по спине кучера пополз холод. Он почувствовал недоброе. Видно, Паоло кого-то не того задел в безудержном кутеже своём.
— Чего? Это какая свинья там лает? — опешил Рыжий.
— Сам ты свинья, — сказал человек в картузе. — А с тобою говорит Рокко Чеснок.
— А, Чеснок, — заулыбался Рыжий, — давно тебя, тварюгу, ищу. Он достал пистолет, и один из его бойцов тоже достал валыну.
— Так что ты мне хотел сказать, Рокко Чеснок? — продолжал улыбаться Рыжий.
— А то, что ты вонючая свинья, — ответил Рокко, — и привет тебе от Буратино.
— Ах, так? — всё ещё улыбался Паоло, и тут раздались выстрелы.
Паоло дёрнулся, так как в спину ему попала пуля, и удивлённо обернулся.
Тут и Рокко начал палить сразу из двух револьверов.
Ошалевший кучер хотел было хлестнуть коня кнутом и гнать отсюда, но и ему досталась пара пуль.
Через две-три секунды Паоло Пасольдони по кличке Рыжий, два его телохранителя и кучер валялись на земле, умирая. А Рокко Чеснок, Пепе Альварес добивали их из четырёх револьверов.
— Вот так вот, — зло произнёс Чеснок, когда в обоих пистолетах кончились патроны, — я говорил тебе Рыжий, что ты вонючая свинья. Вот валяйся теперь тут и воняй.
— Уходим, Рокко, — окликнул его Пепе, садясь на место кучера. Рокко прыгнул в коляску, и она полетела в ночи, унося убийц с места преступления.
Только спустя пару минут боязливо стали выползать из кабака забулдыги, и, видя в свете фонаря ещё недавно грозного Рыжего, они крестились. Некоторые плевались, уже не боясь его, и все торопились отсюда подальше.
Когда появилась полиция, то из всех, кто видел в тот вечер Паоло Пасальдони живым, остался один трактирщик. Он был сильно пьян и всё время промокал влажной грязной тряпкой красное пятно на своём лбу. То место, о которое Рыжий потушил окурок. И рассказать что-либо толком не мог. Следователь, имя которого мы упоминали в нашем повествовании, хотел спать и поэтому только махнул рукой:
— Глухой висяк, — сказал он своим подчинённым, что на следовательском языке значит: «преступление, не имеющее перспектив раскрытия».
— И чёрт с ним, — продолжал следователь, отъезжая, — собаке — собачья смерть.
Месяц прячется за облака. Ночь. Кобели подвывают, перекликаясь. В слободе темно. Газовых фонарей здесь нету. Кое-где над входами в жилище горят лампы. Но таких жилищ немного. Люди спят. А Джанфранко Гопак крадётся к большому и безвкусному каменному дому слободского авторитета.
Он остановился у забора в темноте, когда услышал пьяное пение. Какой-то забулдыга перелез через плетень, вылез на дорогу, пьяно заорал, остановившись посередине улицы: «Ты ж мене пидманула, ты ж мене подвела, шкура», — и, швырнув пустой бутылкой в вяло ответившую на пение бродячую собаку, двинулся дальше. Перелез штакетник и исчез в темноте сада, обещая кому-то: «Уж я до тебя доберусь, шкура».