— Синьоры, в наших краях совсем недавно объявился новый авторитет, очень беспокойный тип по имени Флавио Гадзелло. Он отсидел девять лет в лагере, где нахватался всяких патриархальных идей. Но нас с вами это заботило бы мало, если бы этот идиот не пытался применить их в реальной жизни. Ох, уж эти мне идеалисты, — дон вздохнул и стряхнул пепел. — В общем, он доставляет мне хлопот. Кстати, вскоре он и вам их может доставить. По слухам, они с неким Малочи собираются поставить в соседнем городке заводик вроде вашего.
— Морда, — сказал Рокко.
— Именно, — подтвердил дон. — Мало того, он совершил уже два налёта на портовые складские терминалы и сделал всё грамотно, полиция его взяла, но через день отпустила. У них ничего нет против него. Мои друзья в порту обеспокоены этим, я теряю своё лицо.
— А может, он не знал, что порт — это район ваших интересов? — предположил Буратино.
— Если бы это было так, я не стал бы вас сюда вызывать. Я просто предупредил бы вас, что конкуренты строят завод. И всё. Но этот тип оказался редким упрямцем. Валлоне ездил с ним разговаривать, и этот наглец заявил, что он по своей жизни бродяга и берёт у фраеров где и что хочет. На то они, мол, и фраера, чтобы ему, бродяге, кайфово жилось. И всё это не моё дело.
— С его стороны это неосмотрительно, — произнёс Буратино.
— Он вообще собака беспредельная, — сказал Рокко.
— Человек в тюрьме прослушал курс по теории воровско-бродяжьей жизни и теперь вовсю пытается применить эту теорию на практике. И, к сожалению, надо признаться, у него стали появляться сторонники. Кое-кто из бывших людей Томазо стал разделять его идеи.
— Понятно, — сказал Пиноккио. — Вы хотите, чтобы мы занялись этим теоретиком?
— Я такого не говорил, — вдруг сказал дон, — я даже не имел такого в виду. Я не имею права просить о чём-либо подобном.
— А зачем же тогда вы нам об этом рассказали? — удивился Рокко.
Дон посмотрел на него с укоризной, но отвечать не стал, а продолжил:
— И ещё, после Фиксатого и Пауло Рыжего в порту осталось шесть беспризорных кабаков, которые этот Флавно Гадзелло тут же прибил под себя. Почему вы не занялись этим сразу, ума не приложу?
— Рэкет — не наш профиль, — ответил Буратино, — мне не нравится отнимать у людей деньги, которые они нам не должны.
— Похвально, — сказал дон, — это по-человечески. Только, дружище, их всё равно кто-нибудь прибьёт, и деньги потекут не в твой карман, а в карман какого-нибудь Гадзелло Это во-первых, а во-вторых, если тебе не нравится чистый рэкет, войди с хозяином в долю, дай денег на благоустройство заведения и будешь полноправным партнёром, а не рэкетиром.
— Точно, — оживился Рокко, — дон прав, будет хоть где посидеть на досуге.
— Вы, безусловно, правы, — согласился Буратино, — я почему-то о таком варианте не думал.
Затем они поболтали о всякой ерунде ещё минут десять, допили чай, после чего друзья откланялись.
И уже за воротами Чеснок, озадаченно хмурясь, спросил:
— Так я что-то не понял, мочить нам этого Гадзеллу или не мочить?
— Мочить-мочить, — рассеянно ответил Буратино, думая о чём-то своём.
— Вот какой умный у нас дон, — продолжал Чеснок, — полчаса говорил, вроде всё объяснил, а я бы без тебя не понял, мочить Гадзеллу или нет.
— Это уж точно, очень умный, — согласился Пиноккио. — Ты скажи Луке и Гопаку, пусть займутся Гадзеллой, пусть всё о нём выяснят: кто он, что он, где бывает и с кем?
— А мочить кто будет, я? — спросил Чеснок.
— Нет, найди кого-нибудь. Вон сколько людей без работы осталось, пусть парни Фиксатого им займутся. А ты пообещаешь им постоянную работу.
— А где же мы возьмём эту работу? — спросил Рокко.
— После Гадзеллы останутся кабаки, в которых они и будут работать.
— А может, лучше мы его с Пепе уберём, не доверяю я чужим.
— Рокко, не надо рисковать без нужды. Пусть это будут люди со стороны.
— Ладно, — согласился Чеснок.
А финансовое положение банды вскоре выровнялось, Рокко отвёз банкиру все долги. И у ребят стали появляться немалые деньги.
Однажды Буратино ходил по делам весь день, он устал, у него буквально отваливались ноги, к тому же он дважды попадал под дождь, что естественно, отразилось на качестве его дорогой обуви. В общем, Буратино был невесел, когда, обходя большие лужи на просёлке, он, наконец, добрался до заводика. А добравшись до навеса, где по ночам сидит их собственный полицейский, Пиноккио обратился к Пепе Альваресу, который под этим навесом возился с удочками: