— Прекрати орать, придурок, это я, Карло Джеппетто, — произнёс шарманщик.
— Синьор шарманщик? — с некоторым облегчением спросил человек из- за двери.
— Да-да, дурья морда, это я. Открывай. Разговор есть.
— А какой у вас ко мне разговор в это время, ведь ночь на дворе.
— Утро уже, рассвет скоро. Откроешь ты мне дверь или я так и буду тут торчать?
— А вдруг это не вы?
— А кто же, идиот?
— Ну, я не знаю, может, грабитель какой? — предположил обитатель хибары.
— Ха-ха, — засмеялся шарманщик и тут же поморщился. — Ох, голова у меня болит. Какой, к чёрту, грабитель, у тебя, дурака, кроме крысы ничего нету.
— А вы не могли бы, синьор шарманщик, отойти чуть-чуть от двери.
— Это ещё к чему?
— А я погляжу на вас в щёлку. Если это вы, сразу отопру.
— Ты, свиное анальное отверстие, или ты мне откроешь дверь, или я её вышибу. После чего я вышибу тебе мозги, зубы и выдавлю глаза.
— Ой, мамочки!
— А ещё через рот вытащу тебе твой мешок, который у нормальных людей называется желудок, и забью тебе его в зад для лучшего пищеварения. Ты меня понял?
— Да, понял. Кажется, вы и вправду тот, за которого себя выдаёте, — сдался сиделец и открыл дверь.
Шарманщик вошёл в тёмную и вонючую конуру и произнёс:
— Ну и воняет тут у тебя. А ну-ка зажги свет какой-нибудь.
Обитатель лачуги несколько секунд копошился в темноте, пока, наконец, комнатушку не озарил хилый свет лучины.
— Ты так и ходишь в одном ботинке? — спросил Карло, усаживаясь на ящик и поудобнее укладывая свою деревянную ногу.
— Я в темноте не смог найти другой, — ответил Джузеппе Фальконе.
— Хватит брехать, уродец. Я тебя помню ещё сопляком, у тебя тогда были сопли, драные штаны вроде этих, что сейчас на тебе, и неизменно один ботинок. Время идёт, а ты всё такой же.
— А чего вы ко мне припёрлись, синьор музыкант? — спросил Джузеппе.
— Я слыхал, что ты одно время ошивался с моим сынком?
— Ой, — только и смог произнести Фальконе.
— Вы с ним были в кентах, говорят?
— Ой, мама.
— Обтяпывали всякие грязные делишки, поговаривают?
— Брешут, — Джузеппе мелко перекрестился, — истинный крест, брешут.
— Да не вибрируй ты, а то в морду дам, — пообещал Карло.
— Ой, да за что же? Я с ним давно уже никаких дел не имею. Ни-ни… Что вы… Он человек опасный.
— Ладно-ладно. Про опасность — это понятно, ты давай рассказывай, где он сейчас ошивается. Дельце у меня к сынку имеется.
— Оно понятно, — закивал головой Фальконе. — Как же отцу с сыном да дел не иметь. Родная кровь, она, как говорится, зовёт.
— Заткнись, шавка. Отвечай по существу. Говори, где он бывает да с кем, да чем занимается?
— Вот уж не знаю…
— Убью.
— То есть чем сейчас занят, не ведаю… Ну честное благородное слово…
— Убью.
— Раньше налётами промышлял.
— Дальше.
— На порт крупный налёт совершил, много кофе взяли… Ещё по мелочи там…
— Ясно. А с кем он сейчас в друзьях?
— Сынки мамаши Терезы у него в подручных. Знаете, такие мордовороты — во! Силы невиданной люди.
— А я-то думаю, где я этого кучера видел? Вон оно как, оказывается. А ещё кто?
— Лука. Да, Лука Крючок, — Фальконе сморщился, — пренеприятнейший гад, такой едкий, такой подлый, вечно всё вынюхивает и выглядывает.
— Не знаю такого, — попытался вспомнить неизвестного человека Карло. — Нет, не знаю.
— Ну как же не знаете, мерзкий был такой пацан, на рынке ошивался вечно.
— Рыжий такой, конопатый, — вспомнил шарманщик.
— Точно-точно.
— Арбузами промышлял который?
— Он, — кивнул Джузеппе.
— Помню, вечно у бабьих сортиров ошивался.
— Точно-точно.
— А ещё кто?
— Рокко Чеснок. Зверь, чистый зверь, хотите верьте, хотите нет. Ему, отморозку, христианскую душу загубить один плевок, не больше. А как он над бедными цыганами измывался, — Фальконе даже покачал головой от возмущения. — Как даст по морде, как даст… Ну, чистый зверь.
— Знаю, слыхал, — сказал Карло. — Кто ещё?
— Альварес.
— Контрабандист Альварес?
— Ну да, я и говорю, Альварес, тоже ещё тот душегуб.
— Да-а-а, — задумчиво произнёс шарманщик, — хорошая у них банда. Что скажешь, Джузеппе?
— Ужас! Ужас, а не банда. Я, конечно, ничего такого… Но поговаривают, что это они убили Паоло Рыжего и даже рэкетира Туза. И даже… — тут Фальконе замолчал.
— Ну?
— Поговаривают, как будто это они взорвали Томазо Рыбака.