Берега озера белеют костями убитых женихов; как морская пена, лежат они на берегу моря.
Говорит Айван:
- Теперь я пойду посватаю дочь жены Корауге.
Говорят ему старики:
- Напрасно себя не жалеешь. Еще не доходя до ее шатра погибнешь. Напрасной смертью пропадешь.
- Коо. Силой померяемся, - говорит Айван. - Лук мой тугой и стрелы остры. Моя стрела пробивает дикого оленя. Может быть, и я убью кого-нибудь и дойду до красавицы Неускат.
"Пошел искать смерть. Чью смерть? Наверное, свою", - думают старики.
По дороге Айван встретил белых медведей, диких оленей, бурых медведей, волков. Никого не тронул. Стрелы бережет.
- Иди, иди, - говорят звери, - мы поможем тебе. Ты человек, несущий в себе доброе сердце.
Дошел до озер трудной дорогой. Стоит железнорогий олень "келе" на перешейке. Айван набрался смелости. Натянул тетиву, из лука выстрелил. Стрела попала в глаз. Убил наповал, пошел мимо. Совсем храбрый стал.
Жена Корауге по-прежнему шаманит.
- Новый жених приближается, - кричит она мужу, - хочет отнять у нас одну-единственную дочку! Должно быть, храбрый, близко приближается.
- Разве ты бессильна, что шаманством не можешь убить? - говорит Корауге. - Сколько убила, еще можешь одного убить.
- Не говори напрасно. Приближается, подходит.
Выглянула из полога - жених у входа стоит.
- Какомэй! Ты пришел?
- Да, я пришел.
- Какой дорогой попал ты сюда?
- Между озер.
- А железнорогий олень где?
- Там стоит.
- Что он, спит, что ли?
- Нет, не спит.
- Что же он сделал?
- Ничего, только посмотрел, как я проходил мимо, глазом моргнул.
- Ты зачем пришел?
- Хозяйство ищу, жену себе.
- Последнюю дочь увезти хочешь?
- Да.
- Ну, если хочешь увезти, не голая она поедет. Пойди в соседнее жилище, принеси оттуда мешок с новыми одеждами.
А в соседнем жилище "келе" злые так и кишат, так и кишат.
Подошел Айван к морскому берегу, повернулся к востоку, подставил подол кухлянки, - пришла всякая морская живность. Моржи, тюлени, огромные киты нападали в подол.
Подошел к жилищу "келе", швырнул все в полог.
Напали они на добычу, кричат:
- Еда, еда!
Дерутся из-за каждого куска. Айван сдернул мешок с перекладины и бегом назад.
- Принес? - спрашивает шаманка.
- Да.
- А тамошние что?
- Ничего.
- Они спят, что ли?
- Нет, смотрят глазами.
- Единственную дочку хочешь увезти?
- Да.
- Ну, если увезешь, не босая поедет. Иди в другое жилище, на левой стороне, принеси оттуда мешок с обувью.
Терпеливо пошел Айван на морской берег, повернулся к западу, подставил подол кухлянки, - пришла вся ходящая на лапах морская живность. Белые медведи, выдры наполнили подол.
Подошел к жилищу "келе", бросил через вход.
- Еда, еда! - кричат "келе".
Сцепились хуже прежних. Бьют друг друга железными костями. Айван схватил в суматохе мешок и скорее вон.
- Принес?
- Да.
- Тамошние что? Да что они, спящие, что ли?
- Нет, смотрят глазами.
- Единственную дочку хочешь увезти?
- Да.
- Ну, если увезешь, то надо дорожный мешок. Пойди в жилище на правой стороне, на задней стене висит тюлений калауз, принеси сюда.
В жилище на правой стороне живет один "келе" - всех страшней.
Четыре ноги, четыре руки. Лица нет, только пасть, вместо зубов железные крючья. Половина тела железная, половина каменная. Он еще не ел от начала создания, потому что зарыт недвижно в скалу, только длинными руками шарит вокруг себя, не видя.
Пошел Айван на гору, повернулся к югу, подставил подол кухлянки, прибежала горная живность. Олени, горные бараны, росомахи, медведи бурые нападали в подол.
Подошел к входу, бросил внутрь - задвигались руки, одна у другой отнимают куски, давится "келе", торопясь есть после давнишнего голода..."
Старик замолчал. Он рассказывал не спеша, и как только потухала его трубка, Тает-Хема подносила ему зажженную спичку. Дети слушали, затаив дыхание.
Затянувшись табаком, он продолжал:
- "Сдернул Айван мешок с задней стенки, прямо над "келе", скорее вон выбежал. Пришел к коварной теще.
- Принес?
- Принес, - отвечает Айван.
- А тамошний хозяин что? Он спит, должно быть?
- Нет, движет руками, глазами не смотрит - глаз нет.
- Тытэ нет вэрин! (вот так диво!) - воскликнула теща. - Последнюю дочку хочешь увезти? Если хочешь увезти, где твои олени? Без оленей нет жизни.
Пошел Айван в тундру, нашел густой тальник, топнул ногой - стало большое стадо.
- Если есть олени, где пастухи-погонщики? - спрашивает теща.
Пошел Айван в тундру, нашел чащинник, топнул ногой - стали пастухи-погонщики. Бегут они справа и слева от стада.
- Моя дочка не привыкла работать. Она будет ехать в кибитке. Где служанка ее?
Тут рассердился Айван, топнул ногой.
- Я много сделал. Сделай ты хоть одно. Или ты можешь только истреблять людей?
Испугалась. Сделала шаманка рабыню: лицом красивая, но один глаз крив - в насмешку сделала кривую рабыню.
Покочевал Айван со стадом на свою землю.
Со всех сторон съезжаются люди смотреть на его поезд.
Молодые парни говорят:
- О Неускат, дочь жены Корауге, ты очень красива, по слухам. Посмотри хоть раз.
Увидели лицо рабыни, говорят:
- Ого, не слишком красива. Лицо хорошо, но все-таки кривая.
Говорят другие:
- Нет, это не та. Это - рабыня, хозяйка - в кибитке.
Пристали к Айвану:
- Дай взглянуть на дочь жены Корауге.
- Карэм. Если посмотрите - умрете: слишком красива, - сказал Айван.
Приехали на место.
Съезжается народ больше прежнего. Старики с посохами, пожилые люди, среднего возраста, молодые люди.
Старики говорят:
- Айван, покажи хоть нам, старикам.
- Нет, увидите - умрете.
- Разве мы безумны? Разве мы юноши? Покажи, пусть увидим женскую красоту, - просят старики.
- Хорошо, - согласился наконец Айван и велел жене высунуться.
Как увидели старики Неускат, так от зависти все умерли.
Стал жить Айван с красавицей женой Неускат..."
Так закончил старик сказочник.
- Еще расскажи, еще! - кричали со всех сторон дети.
- Расскажи, расскажи еще! Мы давно не слышали твоих сказок, - пропищал маленький Рультуге.
- Хватит, - поднимаясь с пола, сказал старик. - Правда? - с улыбкой спросил он стоявшую здесь же Таню.
Вскоре были накрыты столы. С трудом уговорили старика Тнаыргына поужинать вместе с детьми. Его смущало то, что ужинать надо было, сидя на скамейке. Но старик все же сел за стол. Казалось, что его смешит обычай русских, а может быть, он улыбался оттого, что ему приятно было видеть заботу о чукотских детях. Его строгое лицо с живыми, умными глазами было необычно подвижно. Казалось, Тнаыргын хотел заметить все.
Таня наблюдала за стариком и, встречаясь с ним взглядом, чувствовала себя смущенно. Она сидела на противоположном конце стола и изредка незаметно поглядывала на него. Таня думала:
"А вдруг старику что-нибудь не понравится? Ведь достаточно одного его слова - и от школы останется только воспоминание: приедут родители и увезут учеников".
Около стола стоит в белом колпаке улыбающийся Го Син-тай. Он посмотрел на старика, и, подойдя к нему, с китайской почтительностью сказал:
- Старика, кушай надо!
Тнаыргын улыбнулся и, наклонясь к Алихану, спросил:
- Что говорит китай?
Алихан перевел, и старик, повернувшись к Го Син-таю, закивал головой, не собираясь, однако, есть. Он смотрел, как ели дети, смотрел на учительницу.
- Алихан, - спросил он, - как ее зовут?
- Таня, - тихо ответил Алихан.
- Эгей! - протянул старик, мотнув седой головой.
Спустя немного времени Тнаыргын обратился к учительнице:
- Таня-кай!.. - и заговорил по-чукотски.
- Алихан, что говорит старик? - спросила Таня.
- Он говорит: посиди вот здесь, со мной рядом.
Старик заулыбался и опять проговорил:
- Таня-кай, Таня-кай!
- Что еще он говорит?
- Он называет тебя так. По-чукотски это значит: маленькая Таня. Наверно, по-русски это - Танечка.