Вслед за тем паренек и сам оторвался от палубы. В воздухе мелькнули его ноги, и он прыгнул прямо на руки своих односельчан.
Подражая ликвидаторам, они тоже стали качать его. Вельбот колыхался на воде, но охотники как-то ухитрялись соблюдать равновесие при столь необычном занятии. И как только это подбрасывание под радостные крики прекратилось, все остальные ликвидаторы, не исключая и девушек, полезли в вельбот. Еще минута - мотор фыркнул, и под многоголосое "тагам, тагам" вельбот тронулся, быстро скрываясь в тумане. Но долго еще слышались голоса.
Ульвургын стоял на борту взволнованный. Эту встречу он переживал сам не менее других.
- Вот видишь, какую радость привез! Без радости человеку нельзя. Собаке без радости и то плохо, - сказал он и, обратившись к Таграю, приказал: - Ну, стармех, заводи свою машину.
Мы спустились в машинное отделение. Таграй взял масленку и, заправляя машину, сказал:
- Скоро учиться. Очень хочется учиться. И с моржовой охотой не хочется расставаться. Вот какая задача на уравнение!
Маховик повернулся раз, другой, - забилось сердце "Октябрины", и Ульвургын взял курс на культбазу.
ОПЯТЬ НА КУЛЬТБАЗЕ
Меня разбудил Ульвургын. Отлично выспавшись на койке старпома, я почувствовал себя совсем бодро. Ульвургын стоит около моей койки, и я вижу только его голову. Она, как всегда, подвижна, в глазах - добродушнейшая усмешка.
- Вставай, а то уеду без тебя, - говорит он.
- Куда, Ульвургын? - вскакиваю я.
- На берег. На кульбач приехали.
В руках Ульвургына портфель местной работы из тюленьей кожи, вышитый разноцветными оленьими ворсинками.
Я быстро умываюсь, одеваюсь.
- Чай будем пить в столовой на кульбач. Там лучше, - говорит он.
Взобравшись по лесенке, мы выходим на палубу.
Стояло раннее утро, но солнце поднялось уже высоко. Был такой штиль, что казалось, будто вся природа еще не пробудилась. Даже "Октябрина" и та дремала в этом тихом заливе Лаврентия.
На борту, держась за реи мачты, сидит Таграй. Он смотрит на культбазу, свесив ноги за борт. Увидев меня, Таграй кричит:
- Доброе утро! Как спалось на нашем пароходе?
Я поздоровался с ним.
- А я вот сколько бы раз ни подъезжал сюда, всегда смотрю на культбазу. Люблю смотреть. Это ведь наш чукотский город. Смотрю вот и думаю: у вас там такие же города, только большие-большие, дома высокие. И люди живут одни над другими, как птицы в гнездах на наших скалах. Поехать бы! Самому бы посмотреть так вот, близко, а не по картинкам в кино. Постоять бы около такого дома. Походить вдоль кремлевской стены, в мавзолей Ленина сходить. Большой, наверно, город Москва! Во сколько раз Москва больше культбазы?
Я смотрю на этот чукотский "город" и думаю: действительно, во сколько раз? Потом решаю, что подобная задача не под силу даже астрономам, и мысленно отказываюсь от нее.
На берегу все те же дома, которые я знал и раньше. От времени они стали серыми. Но были уже строения, появившиеся здесь после моего отъезда.
- Вот эти, ближе к морю, - новые дома пушной фактории, - говорит Таграй. - Около речки новая баня, вместо той, маленькой. А там, где мачты, - полярная станция, выстроили в прошлом году. И радиостанция там же. Этот домик с ветряком - электростанция. Теперь электричество здесь. Ветряк мощный - "ЦВЭИ-12". Размах крыльев - двенадцать метров. Пятнадцать киловатт, а расходуют только пять. Очень часто я ходил на электростанцию. Потом вернешься оттуда - и давай физику читать. Вот интересная наука! Про все в ней есть.
- Что значит, Таграй, "ЦВЭИ"?
- Это - Центральный ветро-энергетический институт. Должно быть, там его делали, - говорит он.
Специальной конструкции огромный ветряк издали немного напоминает старую деревенскую мельницу. Около ветряка - пристройка, в которой стоят моторы. Они работают, когда нет ветра. Но работать им приходится мало ветряк хорошо идет даже на воздушных потоках.
Прошло всего несколько лет, и уже как много нового в этом когда-то глухом углу! Почему-то здесь, глядя на этот удаленный уголок нашей великой страны, я особенно остро почувствовал всю силу и мощь нашего народа-созидателя. Так идет жизнь во всех углах страны. Страна в движении. В этом ее особенность, жизнеспособность, сила.
Ульвургын спустил маленькую кожаную лодчонку и пригласил меня. С радостью я сажусь в нее, и мы плывем к берегу. Ульвургын гребет лопаточкой-веслом. В тишине гулко падают капли с поднимающегося весла. На коленях Ульвургына лежит портфель.
- Что такое у тебя в портфеле?
- Бумаги ревизора. Отвезу тебя - поеду за ревизором. Мясо будем сдавать завхозу кульбач.
Я вышел на берег. Галька по-прежнему шумела под ногами. Сразу почему-то вспомнились все удачи и неудачи, все горести и радости, которые у меня были здесь.
На улице - ни души. Культбаза спит. В этот ранний час люди спят здесь особенно крепко. Окна их завешены черными одеялами или черной бумагой. Жители, приехавшие сюда из умеренной полосы, не привыкли к тому, чтобы ночью, то есть в то время, когда спят, им светило солнце. Они устроили себе искусственную ночь, спасаясь от щедрых полярных лучей.
Мимо меня пробежала собака, держа в зубах безрассудного щенка, отлучившегося без позволения. Она бросила на меня взгляд - и не признала, а может быть, ей некогда.
- Роза! - крикнул я ей вслед.
Роза остановилась, положила щенка на гальку и, не отходя от него, кокетливо стала крутить хвостом. Я подошел к ней и, присев на корточки, стал ее гладить.
Роза легла, посматривая одним глазом на щенка, уже отползшего на несколько шагов. Когда-то мы с ней были большими друзьями. Я часто ее фотографировал, как лучшую и заботливую мамашу питомника. Похлопав ее, показал рукой на щенка и сказал:
- Ну, иди! Неси!
Роза вскочила, взяла опять в зубы щенка и побежала к питомнику.
Вдали по улице шел человек с ведерком в руках. Он направлялся к больнице.
- Модест Леонидович! - крикнул я.
Доктор остановился, поглядел в мою сторону, поставил ведерко и, широко разведя руками, закричал:
- Батенька мой! Откуда?
Мы поздоровались.
- А я смотрю - на рейде стоит "Октябрина". Ну да что же? Пусть, думаю, стоит. С тех пор, как льды ушли, она чуть ли не каждый день ходит сюда.
Доктор взял ведерко, из которого торчали ручки малярных кистей. Беря меня под руку, он сказал:
- Ну, пойдемте, пойдемте со мной в больницу.
- Куда же вы в такой ранний час?
- Э, батенька мой! Сегодня я еще проспал.
- А с каких это пор малярные кисти стали медицинским инструментом?
Он остановился и, показывая на пристройку к больнице, с огорчением сказал:
- Вон видите? Решил я построить солярий. Во Владивостоке достал бревешек, стекла - вот уже почти все готово! - Он так развел руками, что краска из ведерка чуть не расплескалась. - Начальник у нас... - Доктор постукал костяшкой пальца по лбу и сказал: - Дуб! Самый настоящий дуб!
Несколько понизив голос, он спросил:
- Правда, что его снимают с работы?
- Да, это правда. Скоро начнем принимать от него культбазу.
- Очень рад, что его вывозят отсюда. Никакой пользы, только мешает работать. Я-то ведь понимаю, как необходим для чукчей солярий. Когда я из-за этих бревен воевал во Владивостоке, до секретаря дошел. Говорю: полярный врач я. Принял, и все получилось по-хорошему. И вот, говорю я начальнику здесь: "Для чукчей солярий нужен не меньше, чем моржи. Не трогай ты у меня его". Нет же, снял три венца на какие-то пустяковые поделки. Вот и стало дело. А где здесь достанешь дерево?
Мы опять пошли. Взойдя на больничное крыльцо, доктор остановился, лицо его приобрело шутливое выражение, и он стал говорить о малярных работах:
- Маляров здесь по телефону не вызовешь. Самому надо все делать. Здесь мы должны уметь все делать. Я вот, например, всю больницу сам выкрасил. Тумбочки только остались.