— Из Улака, — степенно ответил Пестеров. — Приехали с представителем Америки утверждать проект новой пекарни в Улаке.
— Ну, до чего дошли бюрократы! — сердито заметил Чайвургин. — Надо же! Проект сельской пекарни и то надо согласовывать к утверждать в окружном центре. Честное слово, когда началась эта самая перестройка, демократизация и еще черт знает что, я надеялся, что хоть бумажной волокиты станет поменьше. Ан, нет! Ее стало еще больше! Ну, рассказывай, как живешь? А то подожди, уху сварю из свежей рыбки.
Пока Чайвургин хлопотал у костра, к Пестерову стали подходить рыбаки. С широкой улыбкой на незрячем лице к нему приблизился рослый мужчина.
— Я тебя узнал, Аркадий, — сказал он.
Это был Йок, односельчанин Пестерова. Он потерял зрение еще в детстве, но недуг не озлобил его. Наоборот. Йок словно излучал доброту. Он знал множество сказок и легенд, песен, пословиц и поговорок. Несколько раз ему пытались вернуть зрение, возили в клинику Филатова, к другим медицинским светилам, но безрезультатно. Понемногу близкие родственники его умерли, и Йоку пришлось перебраться в Въэнский дом инвалидов и престарелых, где к всеобщему удивлению, он не стал никому в тягость. Он все мог делать. Шил так, что зрячему не сделать такого шва на непромокаемых торбазах, вырезал из моржовой кости фигурки животных, и только сожалел, что не может самостоятельно читать. Что касается телевизора, то по одному только звуку он мог вообразить происходящее на экране с удивительной точностью.
Аркадий Пестеров подробно рассказал об улакских.
— Это правда, что американцы снова стали приезжать в Улак?
— Правда, — ответил Аркадий. — Ты, наверное, слышал о кэнискунском торговце Карпентере?
— Как же! Много слышал! — живо отозвался Йок.
— Вот я приехал вместе с его внучкой Сьюзен. Она будет строить пекарню в Улаке.
— Какомэй! — воскликнул Йок и тихо добавил: — У меня мечта: когда-нибудь хотя бы на один день приехать в Улак. Но больше всего мне бы хотелось умереть в Улаке, и чтобы меня похоронили по старинному обряду на холме Сердечного Успокоения прямо на земле, и обложили валунами от нашей старой яранги.
— Ну что ты, Йок! Тебе еще жить и жить, — попытался утешить земляка Пестеров.
Уху разлили по большим эмалированным мискам. Чайвургин вытащил поллитровку.
Пестеров выразительно посмотрел на друга и твердо сказал:
— Я совершенно не пью.
— Ну, дело хозяйское, — протянул Чайвургин. — Я уважаю таких людей. Ну, а мы с Йоком, с твоего разрешения, малость пригубим.
Слепой выпил водку с заметным удовольствием. Да и сам Чайвургин удовлетворенно крякнул, но больше не стал наливать. Уха была великолепна: в нее были добавлены какие-то тундровые приправы.
За едой шел разговор о политике, о делах новой чукотской администрации.
— Никак не могу привыкнуть жить без партийной власти, — бесхитростно пожаловался Чайвургин. — Как иду мимо Белого дома, так и тянет завернуть и посоветоваться…
Белым домом в Въэн называли помпезное административное здание, возведенное в начале семидесятых. Дом и впрямь был белый, на углу высился внушительный памятник Ленину из серого гранита. Там, на третьем этаже, у Пестерова был свой кабинет, рядом с приемной первого секретаря. Окна выходили на Въэнский лиман, и поутру поднимающееся солнце заливало просторную комнату радостным светом. Несколько лет назад здание покрылось трещинами. Выяснилось, что проектировщики каким-то образом проморгали ледяную мерзлотную линзу под одним из углов. Все четыре этажа могли неожиданно рухнуть. Пришлось чиновникам высшего административного здания Чукотского округа покинуть опасное здание и перебраться в бывшее Управления морского порта. Белый дом с потухшими и кое-где забитыми фанерой окнами навевал грустные мысли.
— Компартия рухнула, и вместе с ней вся огромная властная пирамида, — с горечью произнес Чайвургин. — А казалось — такой монолит!
— Значит, где-то в фундаменте таилась линза, — многозначительно заметил Пестеров. — Никто и не заметил, как она подтаяла.
— А каковы новые-то! — воскликнул Чайвургин. — Базаров! Такой был правильный человек, кремень-коммунист! Два высших образования имеет — физкультурный институт и высшую партийную школу! Да и Пэлят хорош. Теперь вот страдает, что вовремя не сориентировался, поддержал ГКЧП. И навсегда испортил себе политическую биографию.
— Иногда мне кажется, что сейчас начинается самая интересная жизнь, — задумчиво произнес Пестеров. — Вот только года уже не те.
— Ну, тебе еще грех жаловаться на года! — усмехнулся Чайвургин. — Вон с какой интересной женщиной приехал! Я-то помню, какой ты был активный в этом отношении, когда работал помощником первого секретаря.