Имеется в виду совращение соседской девочки. Фантазия нашего безобразника посягала на что угодно, только не на это, ибо не пришло еще время для людей, даже служивших в Столешниковом, даже для таких затейников, как Буля, преступить букву тысячелетней и само собой разумеющейся нравственности.
Однако возбуждение уснуть не давало. Буля ворочался и воображал самое невероятное, но только не то, о чем сказано (такое, повторяем, ни под каким видом в рассказе не произойдет), и вдруг, перед самым уже засыпанием, в бесстыже канканирующих его мозгах мелькнуло: "Но где же их примерить?" "Как где? - задрали шелковые чулочные ноги дядибулины мозги. - А где ты хочешь, Буля, где ты только хочешь! А где ты хочешь, а примерит а она! Гоп!" - мозги сделали ногу к потолку, потом мотнули бедром на публику, где в первом ряду расположился разомлевший Буля, потом повернулись задним местом с натянутыми черными резинками, и он его хорошенько ущипнул, но уже посапывая, уже похрапывая и делая губами "п-пу!".
После такой ночи Буля явился на работу пораньше, и поломойка, протиравшая в зале люстру, сразу слезла протирать полки в складском чулане, и шваркала тряпкой, и бестолково в конце концов замотала ею, как собака собачьим хвостом...
- Гоп-стоп, Зоя! - напевал Буля, когда она, отворотясь, протаскивала опосля помойное ведро. - Плохо смотрим за чистотой. Протрем нижние полки еще раз, особенно где теплое дамское. Но с хлоркой! - добавил он, бросая на счетах то цену чулок первого сорта, то стоимость второго, то баламутно шевеля пальцем какую-то черенькую костяшечку.
Весь день Буля был, что называется, в настроении. Недорого купил сам у себя для себя же тенниску в рубчик; однорукому наемнику Грише, доставившему нелегально пришитые к нелегальным бумажкам нелегальные пуговицы, надбавил попуговично, хотя меньше, чем тот предполагал, и решил больше не иметь дела с малаховскими поставщиками заколок, а реализовывать заколочную продукцию, которую отгрузит из Одессы его брат... "Эх, братик Суня, знал бы ты, как поживает Булечка!.. У него такие цацы, на каких ты, Суня, только смотрел косыми глазами, когда ходили парохода с белыми зонтиками!.."
Но - самое главное - он в тот день придумал такое, что даже сам изумился, хотя выдумкам своим давно уже не изумлялся, раз навсегда привыкнув к их изумительности. А придумал он, что возьмет для примерки чулки самые длинные - бракованные, это когда работницы на фабрике заговорятся, а машина себе работает... Тирьям-тирим-ти стоя, в чулочках, что тебе я подарил...
После работы Буля на работе задержался и опять побывал в складском чулане. И опять тряпка, как собачий хвост, бестолково моталась по протираемой поверхности. Но за целый день он ни разу не подумал о том, где примерка произойдет и согласится ли девочка, почти девушка, Паня на такое вообще.
Домой дядя Буля возвращался в двухэтажном троллейбусе номер девять. Существовали такие в Москве и ходили от центра до Выставки. В троллейбусе было битком, от высоты своей он кренился и ехал как бы на правой паре колес, прижав штанги, как заячьи уши. Но что для нашего озорника давка? В троллейбус он вошел с передней площадки, изобразив одну ногу негнущейся, и ему стали уступать место. Он, однако, заотказывался, что, мол, ничего, что, мол, вы, гражданочка, сидите-сидите, а не мог ли я вас, кстати, видеть тоже в троллейбусе номер девять, но в другую сторону? А гражданочка, сразу приметив, в какой невозможной тенниске прихрамывающий пассажир, сказала, что - ага, обычно в обратную сторону она тоже е з д и е т на троллейбусе номер девять. А он сказал: ну да, других же не ходит, как я сразу не догадался! Тут Булю оттерли, однако это вышло ему на руку, поскольку вдоль маршрута, как раз пошли двухэтажные, высотой с троллейбус, кирпично-деревянные домишки, и он на негнущейся ноге взошел на вторую троллейбусную палубу, а там ему уступили место справа по ходу, так что до остановки "Мало-Московская" он глядел в окна вторых этажей, где - уж будьте у Верочки! - по случаю теплого вечера ходили, белея телами в жилых потемках, разные нечесаные медленные женщины.
- Ну, - сказал он, сойдясь с Паней во дворе, - Верочка, когда примерочка? - И сказал не так громко, чтобы другие слышали, но и не так тихо, чтоб в словах угадывалась опаска.
- Какая еще Верочка?!
- Ах, ах! Вы - Панечка-тирим-пам-панечка! Вы уже забыли, что обещали?
- Это вы обещали.
- А примерка?
- Чего - примерка? Примерка - ничего!
- Но ты маме не сказала, ты?
- А, што ли, нельзя?
- Панька, чулки дорогие, и ей это не понравится. Да или нет? Товар уже почти у меня. Да - да, нет - нет.
- А где? У нас дома, што ли?
И тут дядя Буля, верней, дядибулин инстинкт, спохватился и сразу постиг назревающую незадачу.
- Ха! Где угодно! Зачем у вас?
- А у вас я не пойду.
- Ха! Зачем у нас? Где захотим! - И Буля огляделся, поняв уже головой, что перед ним ловушка, но без лазейки. - И потом... - сказал он, сохраняя тон, - и потом... я пока не имею! Мне обещали фабричные... Которые на базе тандета и без стрелок...
Интересно, что уязвимость замысла, пока Буля пребывал в многосуточном возбуждении, давно была осмыслена девочкой, почти девушкой, Паней. Учтя возможности, то есть невозможности своего жилища, жилья дяди Були и, наконец, предположив, что все вдруг - и у них, и у Були - слягут в больницу с тифом, о котором она знала, что его напускают вши, а они с дядей Булей останутся в первой и второй квартирах одни, Паня потребовала, чтобы мать вымыла ей от гнид голову керосином, а Буля и так был лысый, - следовательно, шансы упастись оказались бы у обоих верные.
Еще ей взбрело, не пойти ли в Парк культуры имени Дзержинского, но не где гуляют, а за речку Каменку. Ходить "за Каменку" считалось неприличным, и шпана-подростки (скажем, Колька Погодин, которого опять посадили), нахально пришепетывая, набивались: "Пань, пошли за Каменку?" Так что идти туда с Булей было никак невозможно, а сговориться там встретиться - как найдешь дорогу? Она ее не знала и не знала, знает ли он. Были еще варианты: скажем, сойтись ночью во дворе (но ничего же не будет видно!), поехать в Столешников (мать в город не пустит!), и чего только еще она не придумывала! И был один план, хотя нелепый и дикий, однако не без признаков выполнимости.
А Буля, пускай позже Пани, зато интенсивней и отчетливей, во-первых, представил полную неосуществимость замысла, а во-вторых, включил на полную мощность всю свою сообразительность. Но чем лихорадочней вертел он мозгами, тем становилось ясней, что все лопнуло.
Ибо сказано: двор был прост, и дом был прост, и терраски, счетом три, просты, так что хуже места не придумаешь.
У них - нельзя, у нас - Боже упаси! Позвать на работу? Не пустит мать, да и разве объяснишь крикливой этой матери, зачем девочка едет в город? И на работе мерить? Дурак он, что ли? Девчонке? При наличии профорганизации? Идиот он, что ли? Но как же все-таки быть? И в пустеющую его смекалку на пароходах черноморского воображения вплыл вдруг вовсе несусветный план: допустим, умирает Сендеров (тоже деляга будь-будь), все отправляются на квартиру усопшего прощаться с гробом и покойником, но кроме Були, потому что Буля и Сендеров друг друга терпеть не могут, так что, если Сендеров скончается, сморкаться не будем... Всем это известно, и отсутствие Були будет понято, а девочка не пойдет, потому что она еще ребенок и кому-то же надо присмотреть за холодцом, который варится на керосинке одиннадцать часов. Тут они и примеряют. Прямо у керосинки... Да, но как сделать, чтобы варка холодца у соседей совпала с похоронами пока живого Сендерова?..
Какой холодец? Какие похороны? Булечка, вы идиот! Вы - поц, Булечка, если думаете, что Сендеров умрет и даст сварить из себя холодец ради того, чтобы вы примеряли уже почти девушкам чулки... Идти в парк и катать ее на карусели?.. Ну, Буля, если бы про такое узнал в Одессе брат Суня, он бы ни за что не доверил вам вагон заколок-невидимок!..