— Рауф!
Ответа по-прежнему не было. Не удавалось и заглянуть за порог.
— А кто сахарку хочет?! — громко пролаял вдруг Надоеда. Стремительно разбежался — и прыгнул вверх и вперед, прямо в отверстие, как цирковая собачка сквозь обруч. Задние лапы больно ударились о металлический край, и фокстерьер взвизгнул от боли. Однако тело его почти целиком оказалось внутри. Повиснув, Надоеда принялся извиваться, почти как Рауф, но, будучи намного меньше, с легкостью подтянул заднюю часть. Несколько мгновений он неподвижно лежал в золе, силясь отдышаться и дожидаясь, когда утихнет боль в лапах. Потом поднял голову и принюхался.
Сквозняка больше не чувствовалось — мохнатое тело Рауфа впереди перекрывало дымоход. И пахло только Рауфом и железной водой, в которой белые халаты заставляли его плавать. Надоеда ощутил страх. В тоннеле было не развернуться, Рауф явно не слышал его… И, что хуже всего, тело Рауфа, кажется, не шевелилось.
Надоеда пополз вперед. Когда его морда уткнулась в задние лапы приятеля, он заметил, что Рауф все-таки двигается, хотя и мучительно медленно — медленнее, чем улитка по мокрому гравию! Фокстерьер обонял мочу Рауфа, растекшуюся по железному полу тоннеля. От нее так и разило страхом. Надоеду затрясло, он беспомощно заскулил, лежа на брюхе в тесной, темной дыре, усыпанной тонким порошком пепла…
Тоннель был до того узким, что, когда фокстерьер попробовал встать, его круп почти сразу уперся в потолок, и лапы выпрямить не удалось. Удержаться в подобном положении тоже не получилось, и Надоеда почти сразу завалился вперед, врезавшись головой в мохнатое охвостье приятеля. Когда они столкнулись, терьер вдруг ощутил, что тело Рауфа подалось и сдвинулось. Совсем чуть-чуть, на длину зуба или коготка, но все-таки сдвинулось! Надоеда принялся отчаянно бодать лбом пушистый зад друга, с каждым ударом слегка пропихивая тяжелое туловище вперед…
При этом Надоеда понятия не имел, удастся ли Рауфу достичь дальнего конца трубы и тем более выскользнуть из него на свободу. Он понимал только, что большой пес еще жив. Тычась мордой, он при каждом толчке чувствовал биение его пульса и осязал судорожное напряжение мышц. Этого ему было довольно.
Он не считал времени и не знал, как долго продолжались его беспорядочные толчки и тычки. Воздух в тоннеле, где больше не было сквозняка, скоро стал зловонным и спертым, пар от дыхания Надоеды оседал на железных стенах каплями влаги. Может быть, спрашивал он себя, там, снаружи, уже и день наступил?..
Преодоленный ими отрезок трубы медленно увеличивался, но никаких признаков того, что Рауф близок к выходу, по-прежнему не наблюдалось. Но как раз когда Надоеда полностью выдохся и даже его терьерского упрямства было уже недостаточно для дальнейших усилий, круп Рауфа вдруг заскользил вперед, мягко и гладко, точно какашка в хорошо работающем заднем проходе… и скрылся из виду.
Первым делом Надоеда с наслаждением набрал полную грудь чистого воздуха. И только потом увидел перед собой пустой квадрат темноты, расчерченной дождевыми каплями, от которого веяло восхитительной свежестью. Это была дверца по ту сторону стены, открывавшаяся в зольник. Надоеда перевалился через край и с высоты примерно двух футов свалился в целый сугроб мягкого пепла, в котором таились крохотные, острые осколки костей. Под пеплом обнаружилась толстая железная решетка. Это была внешняя топка печи.
Надоеда кое-как поднялся и начал принюхиваться. Место, где они оказались, было не больше собачьей будки: лежа бок о бок, две собаки занимали весь пол. Их падение подняло целую тучу пыли, но воздух здесь все равно показался Надоеде куда лучше того, которым приходилось дышать все последние дни. Прохладный ветерок, кружившийся между стенами, нес множество запахов, среди которых были и совсем незнакомые. Сквозняк тянул снизу, обдувая Надоеде живот. Это удивительным образом ободряло его и вселяло надежду. После мученических усилий в тесном тоннеле живительное дуновение приносило такое блаженство, что пес закрыл глаза, свесил язык и перекатился на бок, наслаждаясь чудесным прикосновением ветерка.
В действительности наружный мусоросжигатель открывался на все четыре стороны. Внизу, под решеткой, располагалось поддувало; шедший через него поток воздуха регулировался железной заслонкой, определяя силу огня. Растяпа Том оставил заслонку полуоткрытой, так что влагу дождливой ночи ровным потоком затягивало сквозь поддувало в топку, а из нее — в дымоход над собачьими головами. А поскольку Том и главную дверцу печи бросил абы как, воздушный поток перетекал по восходящему ходу через вспомогательную камеру сжигателя прямо в отсек с морскими свинками.