Черный пес вскочил на ноги, и это движение автоматически перекрыло подачу в шланг кислорода. Скаля зубы и пригнув уши, кобель подался назад, приникая к соломе. Глаза у него горели яростью, он принялся лаять так, словно на него со всех сторон наседали враги:
— Рауф! Р-р-рауф! Гр-р-рауф!
Он поворачивал голову из стороны в сторону, выискивая, в кого запустить зубы.
— Гр-р-рауф! Рауф! Рауф!
Остальные псы в помещении немедля откликнулись:
— Я бы тебе задал, если бы мог только добраться!
— Эй ты там, заткнись!
— Думаешь, тебе одному не по нраву эта поганая дыра?
— Слушайте, дадут нам хоть немного поспать, а?
— Ау! Ау! Это, верно, тот паршивец, который хотел быть волком?
— Рауф! — быстро вставил терьер. — Рауф, быстро ляг и затихарись, пока грузовик не приехал… то есть пока листья не загорелись! Я-то уже падаю со всей скоростью! Если замолчишь, я сумею до тебя дотянуться…
Рауф рявкнул еще раз, затравленно огляделся, потом медленно понурился, подошел к сетке и обнюхал прижатый к ней черный носик соседа. Еще несколько мгновений, и он улегся и начал тереться черной лохматой головой о вертикальную стойку.
Шум в помещении постепенно затих.
— От тебя железной водой пахнет, — сказал терьер. — Ты опять в железной воде плавал, ну и дух, говорит мой нюх, ух, ух…
После долгого молчания Рауф ответил:
— Угу. Вода.
— Вот-вот. Пахнет, как у меня в поилке. Я угадал? Кстати, там дно грязное. Я все чую, хоть у меня в голове и устроили загончик для кур…
— Что?
— Я говорю, в голове у меня устроили загончик для кур. Те, в белых халатах, все проволокой заплели.
— Когда это они? Я что-то не вижу…
— Еще бы, — сказал терьер таким тоном, словно отмахивался от совершенно бессмысленного вопроса. — Ну конечно же, видеть этого ты никак не можешь!
— Вода… — снова пробурчал Рауф.
— Слушай, а как ты выбрался? Ты ее всю выпил, или солнышко ее высушило, или как?
— Не помню, — ответил Рауф. — Выбрался… — Он уронил голову на солому и стал лизать и покусывать подушечку передней лапы. Потом сказал: — Выбрался… Я никогда не помню, как вылезаю оттуда. Наверное, они вытаскивают меня. Короче, отвяжись, Надоеда.
— А может, ты вовсе и не выбрался, — сказал терьер. — На самом деле ты утонул. И вообще все мы уже умерли. То есть даже и не рождались. Живет на свете мышка, певунья — лучше нет… Меня укусили за самые мозги, и все время идет дождь. По крайней мере, в этом глазу.
— Надоеда, ты спятил! — зарычал Рауф. — Хорош болтать, я очень даже живой! Если не веришь, просто не отдергивай голову…
Терьер отскочил прочь. И весьма вовремя — там, где только что был его нос, лязгнули челюсти.
— Верно, я спятил. В голове сдвиг, летит грузовик… я очень извиняюсь. Дорога — ну, где все это произошло — она была черная и белая. Прямо как я, понимаешь?
Он замолчал, потому что Рауф перекатился в соломе и опять замер, словно выбившись из сил.
— Вода, — пробормотал большой пес. — Что угодно, только не в воду… опять… завтра… — Тут он приоткрыл один глаз и взвился, точно ужаленный: — Белые халаты! Белые халаты идут!..
На сей раз всеобщего протестующего лая не последовало. Такой клич в виварии раздавался слишком часто и внимания уже не привлекал.
Надоеда вернулся к стенке вольера. Рауф сидел по ту сторону и смотрел на него. Он сказал:
— Всякий раз, когда я ложусь и закрываю глаза, то внезапно оказываюсь в воде. А потом вскакиваю — и ее нигде нет!
— Прямо как радуга, — ответил Надоеда. — Она плавится и тает. Я видел разок, как это бывает. Мой хозяин бросил палочку, и я побежал за ней вдоль берега, и там… Ух ты! — Терьер помолчал немного и продолжил: — А почему ты не таешь? Тогда уже никто не смог бы тебя в воду засунуть…
Из соседней клетки послышалось рычание.
— Вечно ты твердишь про своего хозяина, — буркнул Рауф. — У меня вот никогда хозяина не было. Но при всем том я не хуже тебя знаю, что это значит — быть собакой!
— Рауф, послушай, нам непременно надо через дорогу. Мы должны перейти через дорогу, прежде чем…
— Собака не отступает, — резко проговорил Рауф. — Собака никогда не отказывает человеку в его просьбе. Она для этого на свете живет. Поэтому, если мне скажут — лезь в воду, я… я должен… я… — Он содрогнулся и замолчал. Потом проговорил: — И все равно я не могу больше выносить эту воду…