Вот Косточка и так скакнёт и эдак – и всё не в строчку, что лишний запятой какой! А Катя нарочно к Пал Фёдорычу жмётся – вот Косточка ни при чём и окажется!
А идёт-то Катя: осанисто идёт, головушку гордо на плечах несёт, лебёдушка, а ступает-то, ступает! Ножка узкая… не то что Галинина… ровно по линеечке идёт – не собьётся – не споты́кнется! Костя и плечики-то расправит, и напыжится – всё одно Катьша и не замечает его: губушку закусила, кудерьки распушила! – словно и нет дурашки-то Косточки!
Тут профессор один недалече живёт – все нонече ученые, – Пал Фёдорыча почтенного старинный друг-приятель. Только зашли к ему – а он:
– А здравствуйте, царица юная! – и глазищами сверкает – так и прожигает Катину красу невинную. – Это кто ж это такая будете? Уж не дочка ли Павла Фёдорыча? – а сам руки сложил на груди – любуется! Катя ресницы – златые колоски пшеницы – опустила, головушку эдак склонила… что и сказывать: царица, царица и есть!
– Да нет, – отвечает почтеннейший Пал Фёдорыч, – то соседушка наша, Катюшенька. – И тоже, ишь ты, закашлялся: что только краса-то с людями делает, не гляди что ученые?
– Ай да соседушка, – не унимается профессор-то, – да расчудесная! – и сейчас Катюшу за белы за рученьки – и в комнаты препровождает светлые. А комнаты ну что палаты царские! Катя эдаких хором и отродясь не видывала: и чисто-то, и просторно-то, а уж что картин на стенках понавешено, родимые мои матушки!
Тут и сынок профессорский, студент лет осьмнадцати: бородёнка вон пробивается – и тот туда ж: мягким шёлком шелко́вым вьётся вкруг стана вкруг Катина, да очи опускает долу, что девица.
А как увидала она очи те, пламенем пышущие, уста те, мёд источающие, бородку ту, шёлковой нитью струящуюся, вмиг будто головушку потеряла свою буйную: закружилась голова-головушка – и сейчас из неё повылетели и глупости разные прежние, и письма, что писаны были к мнимому её возлюбленному, к Павлу к Фёдорычу: буквица за буквицей, словцо за словцом – как истлели ровно, со света белого сгинули!
Один он стоял пред ей, один он, во всей красе своей младости! И будто стыд позабыла наша Катя румяная: очей не сводит с сокола с ясного, глядит – не налюбуется, а и есть на что поглядеть! И кровь-то в голову, кровушка, так и ударяет, горячая, безудержная! Вот оно как бывает-то, вот оно как! И заходится-заходится сердце! И дрожат, дрожат губки полуоткрытые!
Ну, Косточка-то видит, эк он, студентушко, млеет да томится-стыдается пред Катиной красой, и совсем уж надежду теряет последнюю: в уголочек забился, что мышоночек: только его и видели!
А студентушко осмелел вдруг: Катю взглядом долгим окинул, да и подводит нашу «царицу юную» к картинке, что в уголочке на стеночке и висит: ма-а-ахонька така картиночка, будто и неприметная. А только глянула Катя и ахнула: глаз не отвесть – до чего ж хороша картиночка, да женская головочка, что точно светом каким неземным светится, а и свет тот неброский таинственный!
– Но это лишь копия… – и очами пронзает кудрявая студента – тот головой кивает: дескать, копия, только копия. – А оригинал? – Наливное ты яблочко!
– Да Вы-то оригинал и есть… – и уж вовсе сомлел – истает сейчас! И краснеет-бледнеет, бледнеет-краснеет – с Кати не сводит глаз всё времечко-время.
– Вермеер? – и сияет, сияет от счастия: ишь, диковинно ему, ишь, не верится – вермерится, что Катя толк ведает в искусстве-живописи!
– Вермеер… – и глаза опускает, и бледнее бледного. – Дельфтский… – и пуще того смущается, будто что неприличное слетело с уст его.
И как только Косточка муку ту вынес мученическую: и не шело́хнулся…
А студент-то берёт Катю за руку, да в стороночку, в сторонку и отводит девицу. И отвёл он её в стороночку, и в глаза заглянул её ясные – профессор сейчас и явись, да закричи зычным голосом:
– Братцы, опаздываем! – и ласково: – Ух, царица юная!..
Идут. Да всё в филармонию. Студент флиртом флиртует, что ферт приклеенный: руки в бока! Да и профессор тут же вьётся-крутится, да Пал Фёдорыч шутки шутит, кобенится – облепили Катю со всех сторон – Косточке сызнова места нет: плетётся сзади еле-еле, что хвост без тела. Сели в зале – Костя и тут не у дел!
Кой-то зычно запел, музы́ка заиграла – а не слышит Катя музы́ки: в ухо ей кто-то задышал – ой, горячо-то как! – будто телок молодой трётся своёю мордою… И уж что такое телок тот ей нашёптывал, одному Богу и ведомо, а только зарделась наша Катерина, запылала… матушки родные…
А как прощались они, как глаз друг на друга поднять не могли!.. О-ой!.. Всю дорогу его, милка свово, толь и видела Катерина: ни об чём другом и думать не думала… и моргать не моргала, и дрогнуть не дрогнула…