Долго ли коротко ль – очнулась сердечная, выдохнула:
– А где художник? – душенька Катьша, художника какого-то удумала! И всё-то она вымышливает, мудрёная головушка!
– «Художник»! От слова «худо»… Я те покажу художника! В чулане сидит твой «художник»…
И ровно сгинул куда учитель: ни слуха ни духа…
Так и не узнала наша Катя пытливая, что с ним сталося…
– Что, баушка Лукерья, не уберегла девку-то?
– Галин, а Галин? Когда свадьбу-т гулять будем?
– Слышь, это он перепутал маненько: заместо Галины замесил Катерину!
– Учитель-то Катьку Чурову спортил!
– Галину просватали!
– Оно конечно, покуда эдакой лакомый кусочек пред очами-устами, хто ж на старую деву позарится?..
И судили и рядили бабы нашенски коченёвские – спокою не давали…
Ой, мамушки! Лицо-то у Галины ровно… обвисло, что ль… ровно маска какая, маска тяжеленная, сползала… уголки губ потекли вниз, глаза будто обнажились: глубо-о-окие такие глазницы – и не глаза вовсе – безмолвные, потускневшие… животное что-то, жалкое животное, проглянуло-проклюнулось…
А Катерина насупротив: ну ровно пава какая вышагивает – панья паньей ступает, бровки насурьмила-насупила… Ах ты Катя, Катя, бедовая ты головушка! Не знала она не ведала, и чем обернётся ей то сватовство мнимое, ой не ведала!..
– Ой, сестра, чтой-то Галина совсем позача́врела! – и ну причтом причитать, голос в голос, ревмя ревут! – Из огня да в полымя пламенно!
– Связалась с этим еры́жником про́клятым, прости Господи, оха́ном окаянным!
– А он-то что оскоти́нел! Давече видала его! Ой, силы небесные!
– Вот ить недаром люди-то сказывают: поживи-де на веку – поклонишься и хряку: хряк, хряк, сделай так! – а он: хрю, хрю, посмотрю! – и воют, и воют воем неуёмные!
А тут ещё вкруг дома вкруг Чурова парни стали похаживать, да в окны заглядывать!
Вот они, парни-то, распарни, похаживают, да в окошечки-то поглядывают, да стуком условным постукивают: выйди-де, девица, сойди-де со крылечка, кралечка, кралечка Катери-и-иночка!
Похаживают-похаживают, постукивают-постукивают – ан нейдёт детушка, нейдёт лапушка! А уж пуще-то иных Сашка Заиграев дела пытает: он почитай что первый добрый молодец коченёвский – добрее и сыскал бы, да, слышь, не сыщешь и сыском-рыском!
Вот он, Сашка-то, на гармошке-то, да на двухрядочке, эк жарит-наяривает – все девчонки коченёвские из окошек повыглядывают – одна Катюшка глаз не кажет, словца какого не молвит – не скажет. А выйти-то, родимые матушки, страсть как хочется! Ах ты бедовая головушка Катеринушка, пропадать тебе, стало, пропадом!
А Сашка-то знай жарит да наяривает – а у свет-Катеринушки щека горит пламенем пламенным!
Вот в другой раз и в третий развернёт двухрядочку – не стерпеть, сиднем не усидеть нашей девице: не минуется то, что сбудется, не стерпится то, что станется!
И крадётся наша дева стыдливая к сундуку да с обновами, да со дна, с самого что донышка, сарафанчик вынимает шёлковый, ненадёванный: вынимает, примеряет, любуется: хорош-ш-ша-а-а!
Сарафанчик, сам-то он беленький, а по стану-то по девичьему пугвички всё чёреньки, да рядочком-рядочечком, что нотки по стану по нотному, ровно кто на единой на ноточке пропел протяжно так, жалостно: а-а-ай, пропадай ты пропадай, бедовая головушка!
Пропадать так пропадом – вышла, вышла наша Катеринушка, вышла белая да румяная, а коса по стану шелковистому меж пугвичек чёреньких вьётся, словно вплела в шелка белые ткачиха искусная нить золотую, царскую!
И пошли, пошли они рядком-рядышком, Катеринушка да с Сашко́м – а Косточка всё по закоулочкам да по заулочкам: глядел-глядел, глаза и проглядел – смолк соколик глазами-то!
Возвращалась за полночь, простоволосая! Тётушки пугливые сейчас шелка срывали с непутёвой своей детинушки, с гулюшки своей гульливой – и в кого пошла, в кого уродилася? – срывали, да припрятывали, да утаивали, да всё от баушки от Чурихи: а то прознает-проведает – не снести тогда головушки буйной Катеринушке-сиротинушке!
Вот припрятывали – а сами воем выли – лыву целую нацедили! Ах вы тётки-тётушки, шелка-то что – их, разве, надеть, да с шиком, – детское в Катюшке кишмя кишит по-прежнему!
Был-жил такой Матвей Иваныч – не то кум, не то брат, не то сват Катиным тётушкам – Авдотьице да Гланьше – в обчем, седьмая водица на киселе, а всё одно, как-никак сродственник, всё одно, так сказать, колено.
– Какая-то там родня! Какое-то колено-подколено? Наша Марина вашей Катерине двоюродная Прасковья! «Родня»!
– Это который Матвей? Матвейша никак? Татьяны колченогой отпрыск?