– Кому како лихо! – жалилась старушка товарке своей. – Мой-то подпил давече и давай стихи свои читать – нужны они мене больно: косматый, шары выпучил! Ну что бешеная собака: сейчас укусит! Еле ноги унесла!
– А чего читал-то?
– Да поди разбери… ахинея ка́я-то, прости Господи…
Вот, стало, к Матвею-то Иванычу и держала путь наша Катя…
Часть 2. Москва
Он-то и отворил ей дверь, предупреждённый загодя о приезде сродственницы, – тётки отписали ему, а как же, Матвейше-то? – он-то и всплеснул руками, он-то и закричал – а глаза, ясные, серые, так и засверкали, так и засверкали; шевелюра растрёпанная… да ещё старуха какая-то высунулась из-за двери: высунулась – да сейчас и сгинула… то, верно, и есть Марфа Игнатьевна, суседушка… Катя наша растерялась: уж так громогласно, так радостно приветил ей Матвей Иванович!
– Ой, – кричит, – а я Вас иной представлял! – Но по всему-то видать, что именно такой, именно такой и никакой другой, он и представлял себе нашу Катерину! Да и не старик он совсем… – Ну что ж Вы стоите-то? Ну входите же… – и через мгновение: – Вот, Марфа Игнатьевна, это Катерина, Чурова, родная кровь! – и улыбается, улыбается-то как! Катерина и растрогалась, слезу пустила. – Жить она будет здесь! Так что, как говорится… – и неловко развёл руками. А в руках четки Катя у его приметила, а там что старые-престарые, старе поповой собаки, того и гляди, ниточка перетрется – да бусинки и пустятся в пляс по́ полу.
– Ну а чего не жить-то – живите сколь хотите! – Марфа Игнатьевна оглядела нашу Катю с ног до головы, с головы до ног – та, видно, пришлась старухе по сердцу (да и то, что ладненькая, что светленькая! сам бы глядел – да некогда…) – оглядеть-то оглядела девицу, да и закивала одобрительно: мол, так и быть, живи собе, молодушка!
Да и чего греха таить, мелькнула, ишь ты, мыслишка у суседушки: вот, дескать, Катя-то энта самая и образумит старика, а то ить людя́м на глаза и носу не покажешь: тяжко…
Так и стали жить…
Вот живут-живут, живут себе – хлеб жуют…
– Марфа Игнатьевна, я на пленэре! – и только фалда серого плаща мелькнёт в скукоживающейся дверной щели, что крылом… И голос каким эхом: – Ежели спросит кто, так и ответствуйте: он, дескать, на пленэре… ре… ре… ре… – уже откуда-то снизу, со дна бочки…
– И-и, ботало, охальник! – выдохнет старуха, рукой махнёт, окрестится и обречённо на кухню плетётся: у неё, вишь ты, дела, а у них, у… И сейчас телефонный звонок:
– Дома? – да резко, да бесцеремонно! Марфа и закрутится-завертится, по кухне замечется… опалённая курица!
– Да нет его, он это… погоди, милок, как он это сказывал… Ой, родимая моя матушка… Да что же это… На пэ… пэ… Тьфу ты, чтоб тебе…
А Матвей Иванович меж тем – Катя словно видит его, да вот он, глянь! – в троллейбус скок – злосчастная серая фалда зажата дверьми-клешнями – не может отдышаться; свет, весенний солнечный свет лупит по глазам серым беззащитным – щурится, злится… проштрафился… Патриарши… тш-шш-шш… Утушка белая плывет… А вода тишайшая нашептывает… А тот съёжится – и зальется прерывистым сухим кашлем-хохотом. И ниточку трёт-потрёт… Да и скажет, Кате-то:
– Ну что же Вы, Катюшенька, так на меня смотрите? – а у самого тоска в глазищах смертная: страстушки! – Небось, думаете, сошёл с ума, старый… хм? – осечётся, опустит седую голову, как-то смешно сожмёт её ладошками – потом выпростает ее, головушку-т, и вот ровно приоткроет душу на миг один: дескать, смотри, пуст я, пустым-пустёхонек! – Э-эх, да что там…
А Катя в слёзы: ресницами моргает, носиком шмыгает… Коли он такую речь ведёт, ей-то куды пророчествовать?.. И комкает в руках листочки, исчирканные бисерными каракульками… чик-чирик… Стишочечки…
– Э-эх! Впотьмах сидят! – Марфа щелканула выключателем. Красный абажур, ровно красный воспалённый глаз, замигал игриво: дескать, сидите, голубчики? – ну сидите, сидите… Старуха что статуя застыла, аккурат под тем абажуром красным дедовским, в своём вечном трауре. Ухмылка скривила её сухие синюшные губы. – Чай пустой чакают! – сказала, ровно отрезала… да ни крошечки-то ни единой не выронила… – Что ты девчонку-то моришь, изверг ты! – это она Матвею Иванычу. – Себя вон заморил совсем! Глянь-ка, сидит, согнулся весь, что кочерёжка старая! Себя заморил, жену заморил – царствие ей небесное! – дочь-девчонку измором заморил! – и пошла скороговоркою! Да лихо-то как! Скок-поскок – не успеешь и опомниться! – Она от тебя, старика, и избежала… И то, заморил ить, изверг…
– Марфа Игнатьевна! – скривился Матвей Иванович. – Ну это Вы загнули! – и чаю глотнул, да из блюдечка, да лукаво подмигнул Кате нашей поперхнувшейся – не то питьём горячим, не то словцом, в глотке застрявшим…