– Ну как там знаменитый Чуров дом поживает?
– Да… – засмущалась наша Катя, плечиками пожимает, очи стыдливые опускает – стоит, пунцовая, что печка, пышет! Ох и хорош-ш-ша!
– А Гланьша, а Авдотьица? А сама баушка Чуриха? – Матвей Иваныч ручонками машет, того и гляди, Кате нашей четками своими проклятущими промеж глаз даст – кровью и умоется, да сам на ей, на Катерину-т красивую, поглядывает-любуется. – Хранительница очага… Небось, всё такая же, не меняется?
– Да вы сколько лет в Коченёве-т не были? – Катя наша, девица, дивится-удивляется.
– Да сколько… – призадумался. – Лет тридцать, одначе… Мать честна́я! – Катя захохотала девчоночка: Матвей Иваныч заговорил точно по-ихному, по-коченёвскому! Скучала наша девица по реченьке той, ох и скучивала!
– Ну так тридцать-то лет тому назад не была ж она ещё старухою!
– Была, была! – радостно закричал Матвей Иванович. – В том-то и дело что была. Да она и через сто лет – дай Бог ей здравствия! – такая ж будет! Вот ей-божечки! – и призамолк. – Нешто воротишься в родные пенаты-то… – и губу поджал.
– Вы вот, Матвей Иваныч, гляжу, всё хаете-насмехаетесь, превосходство своё кажете. А я так вот коченёвская! – и вскинула головку кудрявую Катя наша ядрёная.
– Дак и я… от корня-т толь перекатываюсь… – и глянул на девицу искоса.
– Ты, Катьша, язычино-то попридярживай: Москва-то ить не Коченёво – маху дашь – сейчас хамьё и насмехается да шутки шуткует – инда ушки-то на макушке: слова-то свои без разбору на ветер не бросай, то-то!
– Марфа Игнатьевна, Марфа Игнатьевна, а Вы-то, Вы-то?
– И-и! Я-то почитай что жизню цельную прожила – тут уж ничего не попишешь… шь… шь… – шипит что почтеннейшая Марфа Игнатьевна! Катюшка – никшни́! – сникла ликом-то, точно кислая квашня! – Свыкнешься, Катя, попритихнешь!
Ух и хитрая Марфа Игнатьевна! А ну как коченёвское-то да словцо само выскочит – и не словишь? Ишь, удумала…
– Мала ты ишшо, Катьша, ой мала… Москва-то заломает тебе, ой заломает… мает… мает…
Вот и сочинила Катя наша скороговорочку: только словечечко-то коченёвское на язычок просится – она сейчас и лопочет: чок-чок, а ну, коченёвское, молчок!
– Катерина, а чегой-то ты всё высматриваешь? Всё ровно с остерёжкой ступаешь? – и глядит в самые что Катины глаза старуха пытливая. Тут девица-то наша, раскрасавица-то наша и засмущалась: залилась краскою, точно шафранно яблочко, и стоит, глаз не подымает! Вот оно как, заметила, стало, старая, Марфа Игнатьевна, ничего-то не скроешь, не утаишь от ей, ничегошеньки! А и то правда, с тех самых пор, как Катя наша стала жить на новом месте, всё ей казалось, девице, ровно вьётся кто под ноженьками, шныряет туда-сюда, туда-сюда – вот она и боялась, пугливая, раздавить кого (а вдруг он… живой… живёхонький?), вот и оглядывалась беспрестанно, вот и шорох какой точно слышала: скребётся нешто кто: шу-шу-шу, шу-шу-шу!.. – Вы там, небось, живность какую держали, в Коченёве-то? – Марфа меж тем выспрашивала. Катя только головкой и покачивала: нет, дескать, держать не держали. – А можа, птицу каку? – знай выведывает старуха любопытная. Катя сызнова: нет как нет. – Ну, можа, мыши у вас по половицам скакали-прыгали? – Катя пуще прежнего раскраснелась: скакать-то они не скакали, прыгать не прыгали, но всё время казалось нашей девице, что Чуров дом кишмя кишел мышами теми: мордочки остреньки, глазки-бусинки, хвостики-жгутики… Голубушка наша сглотнула слюну: ой и тошно, ой и тошнёхонько! Покачнулась-пошатнулась. – Да что с тобой, девонька? – Марфа заполошная! – Али вспомнила что? Что увидела? – А и вспомнила, и увидела, и услышала, и учуяла… И точно сызнова повеяло тем духом чуровским, запахло запахом… а и что за дух такой, запах-дух… Ух, сморило нашу Катерину, сморило… И словно половицы-вдовицы скрипнули… аль скребётся кто, какой поскрёбышек… али птица бьёт крыльями… Чур-чур-чур… – Да на тобе лица нет, Катя, Катерина! – Марфа к девице-то нашей кинулась да еле-еле и подхватила: та только глазёнки закатила – да об пол… родимые матушки! Запричитала старуха, заголосила – силы небесные: Катю обхаживает – та глаза приоткрыла… – Слава создателю! – выдохнула Марфа Игнатьевна. – Я ужо думала… Ой, девка, скучаешь нешто по дому-то чурому… отчему? – Катя зажмурилась крепко-накрепко, как в детстве, бывало, зажмурится, да прижалась к Марфе Игнатьевне, да личиком уткнулась в телеса её тёплые пышные, что подушки воздушные, – а уж пахнет-то от ей, от Марфы Игнатьевны, чем-то сладким пахнет… нешто тестом… – Ой, Катерина ты Катеринчишка! – покачивала она девушку, ровно дитё малое. – Я-то гляжу, ты и помнить забыла о доме-то о родимом: всё Матвей Иваныч да Матвей Иваныч… А поди ж ты: ин как вышло-то, а? Ой и Катя ты Катя… Ну ладно, пора пироги раскатывать да в печь засаживать. Пироги-то сладкие-пресладкие, душ-ш-шистые… о-ох!