– Ну и долго?..
– Подождёшь – не разобьёсси, – пробунча́ла старуха сердитая – и пошла греметь чашками-плошками, ложками-колотушками. Катюшка нить беседы и выпустила…
А Матвей Иваныч виною томился… И с того боку приступит к Катерине, и с эдакого, и ширму в комнатку затащил…
– Катерин, а Катерин? – Марфа Игнатьевна ин вся светится: что такое? Катя ещё и порога не перешагнула – а старуха уж ки́дается к ей с объятьями! – Глянь-ка! – и головой кивает: дескать, и что это у Марфы-то, а? – Привет тебе с Коченёва с твово!
– Письмо?
– Како письмо – сам приехал, живой-живёхонький! – и толкает Катю эдак, подталкивает: да что это сталось со старухою – и крутится и вьётся повитухою!
А Катя, как Косточку-то увидала, родимые мои матушки, вот так вот, на кухне: рукава засучены, ручонки длинные, тонкие, кисти большущие… картошечку чистит… передничек на ём Марфин, фартучек Игнатьевнин… Как увидала – только и ахнула! Глазам своим не верит наша девица: Господи, это ж Косточка! Что деется… Да разбежалась – да кинулась-прижалась к родимому: и обнимает, и целует, и милует!
– Костя!!! Косточка!!! – А тот стоит что столб каменный: ножик-то в руке. Катю и обнять-прижать пужается: и то, ранит не то. Так и стоят, голубки…
А Матвей Иваныч тут заметался вдруг: туда-сюда, сюда-туда! – места себе ищет – не находит! То так скакнёт, то сяк скакнёт, то сядет, то встанет, то, будто вспомнил что, бежать кинется – ан нет, остановится, призадумается, да в одну точку и глядит-уставится, да нить пуще прежнего трет! А у самого глаза-то что у дитяти малого: растерянные, круглые… дескать, и что такое, и не разобрать никак!
Марфа ему:
– Экий ты какой, Матвей Иваныч! – и головой покачивает: вот чудак-человек, ей-божечки!
А Матвей Иваныч только плечами-то и пожал, руками лишь и развёл!
– Да нешто не видишь ты? – поёт Марфа Игнатьевна. А он оглядывается, оглядывается: мол, и что это видеть-то надобно? – О-хо-хо! Да им ить поговорить, небось, потолковать хоца! – и ручищей машет сгоряча. – А ты вьёсси тут, прости Господи! – и уходит поспешно почтенная.
– А-а! – бессильно протянул Матвей Иванович. – А мне… – и рукою на дверь лишь показывает.
Ох и жалко стало Кате старика: как бросится к ему, прижмётся как! Марфа дверью и хлопнула: это она, видно, от обиды, Марфа-то Игнатьевна: не потрафили… чтоб она лопнула…
А Катя:
– Да что Вы, Матвей Иваныч? – знай своё кричит зычным голосом. – Да мы сами сейчас уйдём! – и тянет Костю-гостя долговязого, тянет-упирается, точно Косточка окаменел вдруг. Матвей Иваныч глазами похлопал, потряс головёнкою седенькой.
– Да-да, да-да… – только и вымолвил… – А может, в Пушкинский?.. – и глаза его замерцали будто… и взгляд робкий такой, тихий, светлый… ах ты Господи!..
– А давайте? – вскрикнула Катя и на Косточку зырк: дескать, ну же, ну, и чего стоять?
– Да ить он голодный! – Марфа тут как тут: руками всплеснула – а руки-то в тесте… пироги, стало, затеяла…
– После, после! – Катя отмахивается и тянет Косточку к выходу. Вот чумная, а? И куда черти несут?
– Родимая моя матушка… – это уж Марфа им вослед: тихо так, точно и не сказала – выдохнула.
– Катя! – Костя остановился. – Я там привёз кое-что… – и глаза опустил горящие.
– Потом, Костя, потом… – и… ровнёшенько ветром их и сдуло, заполошных!