– Валентин! – Матвей Иваныч пропел с укоризною.
– Твоя! – с развязной уверенностью изрёк разошедшийся Валентин Подрясников. – Твоя – я носом чую!
– Ну полно, ну что ты несёшь? – зевнул Матвей Иваныч.
– Меня, брат, на таких вещах не проведёшь, я, брат…
– Ну, во-первых, не брат я тебе…
– А почему Вы от нас скрываетесь, а? – продолжал Валентин игривый, языком прищёлкивал (чирей ему в хвост да в гриву, чёрту!). Катя сызнова высунулась, девчоночка, глазёнками захлопала стыдливыми. – Нет, ну ты посмотри, а? Да за эдакой не то что за ширму, за эдакой… – Матвей Иваныч, прервав порыв Валентина, сейчас сам за ширму, да к Кате, да молит слёзно:
– Катюша, выручайте! – и склонил повинную голову… которую, как водится, меч не сечёт!
– Да не могу! – зашептала Катя румяная.
– Что так? – глаза Матвея Иваныча подёрнулись влагою.
– Ну… он на хорька похож… – хорошенькая Катя – язычок востренький! – не утерпела, рассмеялась тихохонько.
– Катерина, ну это же несерьёзно! – взял, да и тоже рассмеялся.
– Воркуете, голубки? – Катя и Матвей Иваныч воровато оглянулись, вздрогнули: выхода не было – пришлось открыться нашей девице.
В продолжение вечера балагурил Валентин Подрясников, шумел, головою тряс, выпил преизряднейше, что-то эдакое глазами изображал – намекал на что-то эдакое, языком прищёлкивал, очи закатывал, шевелюру ерошил всею пятернёй, краснел, раком пятился, а то вдруг вскачет – и ну бегать кочетом по комнате… в общем, вёл себя точно истый шевалье (а баушка Чуриха – не к ночи будь помянута! – швалью его окрестила бы…).
Вдруг откуда ни возьмись Валентин: улыбнулся лукаво из-за кулис…
А Валька, он ловкий, Валька… экий ловкий какой шельмец-молодец, богаты-ы-ырь… разбери его лешак…
А Валентин, он не ленив… он и лавиною, он и тиною-паутиною – оплетал нашу Катерину – не лепетал – не улепётывал… да всё не так…
Экий он какой, увалень вальяжный: прохаживается, ишь, важно, на Катю глядит влажно!..
– Влюблён, чую, влюблён! – Валентин кулаком себя в грудь бил. – Дай-ка гитару! – интриговал Валентин, тигрой ревел, неистовствовал!
– Может, ты избавишь нас…
– Ги-та-ру…
– Ах уволь, Валя! Твои шуточки, знаешь…
– Ги-та-ру! – затряс головой Валентин Подрясников.
Валентин рьяно струны рвёт, да глаза-то прикрыл эдак томно, да носом будто и впрямь что вынюхивает! А потом ка-а-ак заорёт дурным голосом – Марфа Игнатьевна за порог!
– Матвей Иваныч, ты что глотку дерёшь? Ночь на дворе! – и врывается в двери-то. – Ой, простите… – да обратно и пятится. – Я думала, Вы, а это не Вы… Ночь на дворе… – и халатиком-то прикрывается!
– К нам, к нам, к нам! – манит Марфу Валентин: эк разошёлся, родимые матушки! – Ничего не хочу слышать: к нам! – вот Ирод иде! Старуха села – куды денешься – да скрозь бровь так, знаешь, и поглядывает на гостя незваного: таращится, что на какого татарина.
– Катерина, и ты с ими? Тебе ж завтрева в шесть часов вставать горшки таскать – эти-то супостаты выспются! – и заахала: дескать, ночь на дворе… Девица наша только и пожимает плечиками. – Тебе не подпоили тут случа́ем? – Катя ну веселиться: Марфа-то, ну ей-богу, тётушка Авдотья вылитая: капля к капле… да и взгрустнула наша Катя, пригорюнилась.
– Не случа́ем, а чаем, – Матвей Иваныч отвечает.
– Что такое? – Валентин начеку!
– Это вот Марфа Игнатьевна… – Матвей Иваныч-то взволнован никак? Голову пригнул.
– Здрасьте, – скрозь зубы процедила почтеннейшая и сейчас отвернулась: изверги, спать-почивать не дают… ночь на дворе…
– Подрясников! – отрекомендовался Валентин.
– Чей? – удивилась старуха пытливая.
– Да пока ничей… – и на Катю нашу ласковую пялится.
– Это шутка, Марфа Игнатьевна! – а уж Матвей-то Иваныч стушевался, засуетился, на Катю глядит испытующе… Ишь, странный какой… – Да ты, кажется, петь хотел – так пой!
О-ой! Наш-то герой – да за Катю горой! И глаза, глаза-то прячет, и ручонками-т сучит: нить трет…
– Слышь, Катерин, – Марфа Игнатьевна нагнулась к девушке, зашепелявила, – как он это сказывал-то?
– Можно просто Валентин, – прошептала Катя-лапушка.
– А она поняла! – Валька языком щёлкнул.
– Ты будешь петь? – что есть мочи топнул ногой Матвей Иваныч – Валентин сейчас и заголосил, точно заводная куклица. И пошто это Марфа Игнатьевна глаз не сводит с Кати нашей зорюшки… а то вдруг воззрится на Матвея Иваныча: зенки свои вытаращит… Ох и страстушки… А Валька-то заливается, ну чистый со́ловей! Умолк… слава тебе Господи…