– Ну как? – и отдышаться не отдышится: ишь, похвалы ждёт Валька-соловушка!
– Ты мене прости-извини, Валентин-хвалентин, аль хто ты там… но поёшь ты вякаешь, что ведро худое звякает… – ай да Марфа, ай да Игнатьевна! А Валентин обиделся, ей-богу, обиделся: вон и пыл-то с него ровно спал, пыл-то, хмель-то: бледный сидит, поганка поганкою! Смех один! – Матвей Иваныч, да ты б и спел, чего молчишь-то молчальником? – Катины глазёнки что искорки: а она и слыхом не слыхивала, девонька!
– Спойте, Матвей Иваныч! Уважьте! – и уста облизнула сахарные! А тот-то краснеет-упирается – насилу и уговорила-умаслила наша лапушка словами ласковыми! (Валентин сидит что неприкаянный, чует: чужой он здесь, чужой как есть!)
– Марфа Игнатьевна, а вы эту песню знаете? – тряхнул эдак шевелюрою и наигрывает, перебирает струночки тихохонько Матвей-то Иваныч-то.
– Родимые мои мамушки! – Марфа всплеснула ручищами. – Да ты-то знашь откель?
А Катя, едва первые звуки заслышала, сейчас и в голос голосит:
– И я знаю, и я, и я! – а сама, гляди, лопнет, что та струна!
– «Отца-то, пахаря»? – Марфа брови вскинула домиком: дескать, ей-то откель знать: мала ишшо!
– И отца… и пахаря… ах! – ну чуть не плачет, восторженная головушка!
– Ну так давайте петь! – Матвей-то Иваныч что неистовствует! А уж счастливый: так, слышь, и светится весь, так и сияет! – Чего ждать-пождать!
– Да ночь вон на дворе…
Э-эх, почтенная Марфа Игнатьевна! Да нешто удержишь их! Не удержишь, хушь режь, и удержом, э-эх…
– Ну Марфа, ну Игнатьевна, ну смилостивьтесь! – да в голос, да хохочут-заливаются!
А Валентин-то, слышь, сидит, надулся ровно мышь на крупу, ишь ты… эка невидаль!..
– Да нешто, Катьша, и впрямь знашь? – не верит, ну не верит суседушка усердная – упором упирается! – И споёшь? – Катюша замотала головёнкою: того и гляди, отскочет, головёнка-то, да покатится катышком…
– А вы нам подпоёте, ладушки?
Кивнула Марфа Игнатьевна – и запел Матвей Иванович… родимые мои мамушки! А голос-то что красивый: там низкий, бархатный – так и пробирает, так душеньку и обволакивает… Катя сглотнула слюну: в горле пересохло у девицы… о-ох…
– «Отец мой был природный пахарь, а я работал вместе с ним…» – это Матвей Иваныч затянул. А Катя:
– «На нас напали злые турки – село родное полегло…» – Марфа только и ахнула: эк поёт-то, горлица ты горлица! – да и прослезилась старушка, заплакала! А Матвей Иваныч-то, Матвей-то Иваныч! Ну любуется, одно слово, любуется нашею Катею статною!
– «Мово отца в полон забрали, а мать живьём в костре сожгли…»
И до того ладно голоса их сливаются, инда дух захватывает… Тут и Марфа Игнатьевна то-о-о-неньким голоском подхватила. Ну чудо как хорошо: и высказал бы, да не выскажешь…
– «Пропала вся моя семья…» – и сами засмущались-зарделись, соколики: потому чуют: силушка им дадена.
– Ну спасибо, ну уважили старуху, песельники!
Один Валентин ни при чём… больно надобно!.. Встал – да и был таков… толь его и видели…
– Ну Катя, ну Катя! – и целуют Катюшкину головушку: то Марфа, то Матвей Иванович, то Марфа, то Матвей Иванович! Запылала наша голубушка… артистушка… певунья ты пташечка!.. И глаза… его бездонные… да она, да она!..
А Марфа всё дивится, а Матвей Иваныч всё любуется…
– Спелись так спелись… Ну артисты, ну антихристы: сейчас на сцену – да заломи цену…
А они довольнёшеньки: переглянутся – и от смеха корчатся… хорошо-то…
А Валентин зачастил! Ах ты Валя-Валентин-валенок: свалится что снег на голову…
Вот и в другой раз кажет глаз: явился, да эк разошёлся-то, родимые мамушки: гогочет, руками машет! Да все мимо Катерины нашей.
Вот и в третий раз Валентин пожаловал. Да глазищами сверкает, бушует, витийствует! А пьяненький Матвей Иваныч так и крутится, так и вертится, в глаза Валентиновы вглядывается: мол, и что это с ним? А Подрясников паяцем паясничал! Распоясался! Да чует: не в свои сани сел, не в свои салазочки.
И который раз уж наведывается любезный Валентин Подрясников! Ан сказочка всё сама по себе: сама собою и сказывается…
Роман удумал читать: ишь, сочинитель выискался! Марфа же Игнатьевна зевает-зевает, сердечная: зевнёт эдак – и роток крестит, зевнёт – и окрестит, а где и посыпохивает.
Вот кончил Валентин чтение, головой эдак тряхнул да Марфу Игнатьевну и спрашивает с таким, знаешь, вывертом:
– Ну как? – Катя инда подпрыгнула – а старуха спокойнёхонька: руками разводит, плечьми пожимает… так и есть, пропустила всё, несносная! А Валентин на Марфу Игнатьевну эдаким гоголем поглядывает. – Но каков стиль, а? – Старуха зевает сызнова: и надоел ей, видно, этот стихоблуд, надоел, что брюква пресная… брюква-буква…