– Глупенькая маленькая Катя! – засмеялся Матвей Иванович. Девица подняла на него свои глаза ясные. – А что это у Кати? – коснулся рукою носика. – Нос в пыльце и щёчки тоже… на персики похожи… – Катя до личика-то дотронулась – да и застыла ровно бы… глаза Матвея Иваныча… такие глаза… Царица Небесная…
Марфа открыла дверь, с минуту стояла столбом каменным…
У Кати волосы спутанные, косматые; лицо в цветочной пыльце… Матвей Иваныч точно дитё малое…
– Да что это с вами?.. Не доведи до греха, Господи…
Катя молчком да бочком на кухню прошла и букетик засохших цветков в воду поставила… пусть оживают…
Ветер ретивый трепал-путал кудри Катерины строптивой, нетерпеливой: кудри ру-у-усые, кучеря-а-авые – мил друг сурьёзен: расставаться надобно…
Почеломкались – и молчок… до самого Коченёва… Матвей Иваныч чмок Катюшку в маковку… тш-шш-шш… И машет-машет рукой, что шаман камлает…
Поезд коченёвский качает-укачивает Катюшку нашу заплаканную, что зыбка дитятю, да без тяти, малого…
А на нее вдруг стишок нашел – не можется! И видит наша девица поле клеверное, бесконечное – и ревёт пуще прежнего! – и чует аромат манящий-дурманящий… ах ты мудрёная головушка! И какие-то всё картины её взору открываются, картины ска-а-азочные, замыслова-а-атые… И она их сейчас в текст свой вписывает, вплетает в узоры диковинные… Было ль то иль не было?.. А и не было – так будет! Есть! И вымысел, что наволочка, обволакивает быль, окутывает, рядит в одежды царские… и что краше, разве ж разберёшь?..
Катя наша одно лишь ведала: вот вернётся она – и Матвей Иванович… она вернётся – и он… что-то скажет ей, на ушко́ шепнёт важное-важное… И это она тоже вписывала… а после сном сладостным посыпохивала… стал бы сон тот посохом, что в руку страннику…
– Катя! – вскричал Косточка. – Катя! – и ки́дается к гостье дорогой, ровно дикий-чумной. – Да ты ли то? – и глядит во все глаза, глядит – не налюбуется! – Ты ли?.. – Катя отворачивается: личико раскраснелось, кудерьки-вьюнки из-под шапочки выпростались. – Чужая какая! Чужая… вон и волосок чей-то седой пристал к тебе…
Не успела и ахнуть наша девонька – а Костя уж волосочек-то берёт двумя пальчиками – да и дует на седенький… полетел-полетел волосочек по ветру… И глаза опустила, зарделась, сердечная…
Катя с порога и закричи: «Матвей Иваныч! Матвей Иваныч!» – а Марфа, мелькнув чёрной тенью, только палец к губам приложила: тш-шш-шш…
А как же варенье-то?.. Она везла его из эдакой-то дали, дабы, стало быть, чай пить, с вареньем-то… а он… взял… да и умер… как же… И пошатнулась Катюша наша – банки только и звякнули… полным матовым звуком… ум-мер-р-р…
– Да что он говорил-то перед смертью, Марфа Игнатьевна?
– Да что говорил – ничего не говорил! – опустит Марфа глаза виноватые: дескать, не углядела – да и всплакнёт. – Я-то ему: може, покушать что хочешь, Матвей Иваныч? А он головой так мотнёт: не хочу, мол, ничегошеньки не хочу! Да може, принести тебе что? Ничего, говорит, ты мне не приноси, а только принеси ты мне каши манной сладенькой! И так глянул на мене, родимые матушки, что дитё малое, ей-богу…
– А я ушла, Катя, не могла я терпеть муку эту мученическую – ушла: у сестре я была… – и опять заскулит жалостливо, ну душу выматывает… Ой, Господи, да за что? А Катя и дивится: ни о какой такой сестре она и слыхом не слыхивала – знала: одна Марфа, одна-одинёшенька, на всём белом свете одна – да не стала расспрашивать старуху, вдруг поглупевшую: у самой такой ком в горле – вот, кажется, кричать бы криком – да словно вцепилось в глотку что́ и дёржит… беззвучно лишь и выдохнула, бедовенная ты головушка… – А он, соколик… – и, не договорив, Марфа опять за своё: кричит-заливается, на руках у Кати виснет висою… а её и саму, нашу-то голубушку, впору подхватить – сейчас рухнет! – А что миру-то было! И всё мужики чёрные, бородатые… всё учёные… Ушла я, у сестре я была – на что я им, учёным… – и сызнова сокрушается, и сызнова виснет висою на руках Катиных – а что тяжеленная… ах ты Господи!.. – А уж что понаготовили-понажарили-понапарили! Всего понанесли, о-хо-хо! Что на свадьбу Маланину! Только ешь-пируй! А он-то, голубь мой яснай, так всю жизню почитай и голодовал голодом… – и не стерпела Марфа Игнатьевна – там заголосила-запела – святых выноси! И лицо к Катюшке нашей оборачивает, ровно просит у ей утешения… – И на кой черт ты за край свету-то энтот сорвалась-поехала? Нешто не кормили тобе тут? – А Катя глазами лупает: пес его знает, на кой…