– Да-а… А что, ежели я… – он осёкся, побагровел вдруг что боров: глазки-буравчики, рыжие бровки… – А ежели мне… пожить у вас, а? – и испытывает Катеринино терпение, в глаза ей заглядывает. – Харч мой! – хорёк хорьком… да харя трескается! – Идёт?..
Так и поселился Валентин, в комнате у Матвея Иваныча. Живут – хлеб жуют. Катя что сыр в масле катается.
Вот сядут ввечеру чай хлебать – а Марфа, бывало, и залюбуется: щёку эдак подомнёт кулаком, глядит – не наглядится: ну чем не пара? Да и пора… Только и выдохнет довольнёшенька: голубки! – и прячет улыбку счастливую: спугнуть «молодых» побаивается!
Катя поначалу-то терпела: чаёк попивала с блюдечка, как они… с им пивали, с сами́м: вприкусочку, со вздохами-охами! – всё щурилась, всё посмеивалась – а после такое вдруг взяло её зло на Вальку, уж такое зло! А Марфа тут как тут: как же, чует – суетится, спешит угодить свому спасителю, на Катю вон поглядывает с укоризною!
– Правильно, Валя, правильно! И у мене бумагу потаскивает. Да не жалко мене, прости Господи… но ты подойди, попроси как человек… Давече кинулась: что такое, куды бумага сгинула?..
А Валентин дурак дураком: уж он и так и эдак – сети-то свои расставляет, а Катя ровно русалка какая: знай посмеивается над его затеями! И надоел-то он нашей девице что брюква! (Это Матвей Иванович так говаривал!) И надоели его кренделя-пряники. И губу закусит: сыта!
– Слышь, Катерина? – робко начинала Марфа Игнатьевна. – Кряхтит, ворочается: небось, слюной изошёл весь, а? Катерин? – и приподымется. – Спишь никак? – и сама себе (иль Васе-покойнику): – Ишь ты, мечется, точно бес его щекочет под мышками! Эвон мотает его! – и хихикнет тихохонько. – Родимая моя матушка! Рад бы кусочек заглонуть медовенный, да куды там: старуха, небось, думает, едри ей в корень, залегла у двери ровно собака цепная… Ну покряхти, покряхти, соколик, – оно скуснее ишшо будет, смачнее! Ну надо же, ты гляди-ка!.. – посмеётся – да в стенку и постучит, для острастки: смотри, мол, соколик! – Валентин сейчас и стихнет. – Катерин?.. – и опять без ответа останется – а язык всё одно чешется! – А я гляжу: нешто слюбилися, голубки! Этот-то, ну что пигмей какой сидит, ей-боженьки: ни бе ни ме не кукарекает… – зевнёт, на потрет Васин перекрестится. – Ну ладно, пора и мне ночь ночевать.
А Катерина и сама по перинам мечется точно угорелая: котору ночь не спит! Да вот с того самого дня, что Валька-то поселился у их, и не спит наша девица, с того самого дня, что развалился он на постеле… Матвея Иваныча – подушки его мнёт, простыни… Да и кто он такой, этот Валька Подрясников, какого рожна удумал о собе…
И мечется, и мечется Катя: что-то мелкое и зашевелится в груди девичьей… Да кто он такой… Завтра же, завтра же вон… Завтра же, завтра же… завтра же… в витраже… тоже… жених… жанихом хаживает…
– Да-да, понимаю… – а у самого губы дрожат! – Не заменить мне его… не за-ме-нить…
Нить… нить… И съёжился вдруг весь, точно кто его в комок сжал… ма-а-ахонький такой сделался, жа-а-алконький… глянул безнадёжно на Катерину нашу, а после засуетился-завертелся, ровно потерял что – и скок за дверь, точно ошпаренный, только его и видели!
– Отказала? – в глазах Марфы Игнатьевны сейчас словно чёртики пустились в пляс! Вот ей-богу! – Ах! – запричитала старуха несчастная. – Как есть, отказала! – и давай кружить по комнате, давай голосить: и без того тошнёхонько! – И что тебе надо, свиристелка ты! Такой человек, такой человек… И что вы за люди, прости Господи, какого вы роду-племени? Тот тоже… упокой Владыко Небесный его душу грешную… всё великатесы выискивал: без крошки хлеба сидел, а туда ишшо… И какого рожна свищут? И ты вся в его, в дяденьку свово… иль хто он там тобе?.. Такой человек, такой человек! – пела Марфа Игнатьевна безутешная. – И чего ты всё вонкишотствуешь, а?
– Что??? – Катерина встрепенулась: не ждала так не ждала! Выпучила глаза – сейчас лопнет наша лапушка: и как лихо выходит у ей, у Марфы Игнатьевны, как складно! Вот бы Матвей-то Иваныч порадовался…
– И-и! – Марфа махнула рукой. – Сиди-сиди, авось что и высидишь…
Видит Катя: истомилась Марфа Игнатьевна – и так и эдак подойдёт, и вон уж рот откроет – ан нет, что́ мешает будто, боится чего старая, как есть пужается! Она и спроси, девица, а сама к чему-то высокий тон взяла:
– Что у Вас? – и кокетливо так чашечку берёт за ручечку, да мизинный пальчик отставляет в стороночку. Марфа только и ахнула: ручищей махнула – обиделась:
– Ишь ты! – Сидит, мол, краля, куражится! Тьфу!