Идёт Катя: ширма на плече висит-брыкается, створками хлоп-хлоп, да позвякивает трум-бурум, до покряхтывает; кошёлочка с книжками, скарб какой-никакой. Идёт горемычная, слезьми-по́том обливается: воротилась, дескать, дочерь блудная, коченёвская…
Катя-то наша что каракатица – знай себе катышком катится: ишь ты, ширма-то загранишная у Кати, да котомочка мотается с книжонками – семенит-месит грязь коченёвскую наша жёнка ножонками – приданое экое невиданное везёт с самоё Москвы: стало, не зевала!
Нюрка Рядова – нелёгкая ей возьми – едва Катю завидела – сейчас криком кричит:
– Ой? Никак Катерина Чурова возвернулась? – и руками размахивает. – Кать, ты, что ль? – Мотнула головой наша скиталица, ровно кобыла загнанная. – А это чего у тебе болтается? – Нюрка глазищами хлопает, в Катину ширму пальцем тычет. – Нешто приданое волокёшь с Москвы? – и хохотать! Вот ведь пустое ботало! – О, о! Глянь-ка, Цвирбулиха! Ишь, несётся! – Катя голову-то обороти: что такое, никак и впрямь тётка Цвирбулиха? И откуда взялась-то, вынырнула? Возвернулась?.. И только спросить надумала: дескать, вернулась Цвирбулиха-то? – как та самая… а будто и не та… Цвирбулиха пробежала мимо Кати нашей: бежит-спотыкается, бежит-спотыкается… толстая, неуклюжая… Катя и ахнула: Галина!.. То ж Гальша?.. И смотрит на Нюрку растерянно: да как это?.. Нюрка семечко-то в рот, шелуху отплюнула. – Много воды-то утекло, – говорит, – давно уж, – говорит, – Цвирбулихой-то величать ей стали, – и головой эдак кивает. – Вот ты-то уехала – вот с тех самых пор… ага…
Катя призадумалась, проморгалась – да и погромыхала далее… лягушонка с коробчонком… И покуда она, странница бесприютная, доплелась, язык высунувши, до дома отчего, Нюрка успела раструбить, мол, Катька-то Чурова что учудила: приданое какое неслыханное везёт, ремошница, ширму старую да книжек кошёлочку!
С тем Катю тётки и встренули! А запричитали-то, заахали, тетёрки пустоголовые, кинулись к ей – а она стоит что нежива: глаза опустила, руки плетьми, коса растрепалася…
– Да родимая ты наша головушка! Да где ж тебе черти-то нашивали? Да нешто у тебе дома нет ро́дного Чурова? Да нешто мы зверюки лютые?
А Катя стоит – не шело́хнется – лишь и вымолвила:
– После, после, тётушки… – и в и́збу поплелась: бочком, бочком… это она чтоб ширму свою – благо б како добро! – уберечь от гвоздочков да приступочков!
– А вы чего зенки таращите? – стращают-пужают тётушки баб нашенских, коченёвских, что вкруг Чурова дома толпою толпятся, роем роятся: как же, Катька-то Чурова эдакое лихо учудила…
А баушка Лукерья и носу не кажет… не та нонече баушка…
И стала Катя жить. Поставила ширму свою проклятущую, отгородилась от всего белого света – и живёт: не выглянет, ухом не поведёт. Долго ли коротко ль…
– Да что ты, Катя, красу-то свою сокрыла-спрятала? Мы уже больные, старые… баушка чеканукнулась… Господи, тридцать лет без малого – она сидит сиднем… то шала́лась… Ой, лишенько… Ишла́ бы…
– Да нешто красота товар? – отворот-поворот тётушкам! Ах ты Катерина горделивая! – Что мне, торговать собой прикажете?
– «Товар»! Тебе взамуж надоть идтить, деток родить… За ширмой и умрёшь… шь… шь…
Вот сродственница приехала с города с Камня.
– Что это, – говорит, – я у вас аккурат третьи сутки суткую, а Катерина и не высунется? Она у вас что, придурковатая? – шепчет, да глазищи страшные сделала: лупает сидит, что сова совинишна!
– Ой и не говори, кума! – тётки всё шепотком, шепотком: боятся, что Катя услышит из-за ширмы своей проклятущей! – Она как оттуда-то возвернулась, грешница, – старухи прикрывали рот ладошкою, – так совсем будто в уме повредилась! – и покачивают головёнками, а то и всплакнут тихохонько.
– Это, кума, ей там спортили! Это уж как бел свет яснёхонько!
– Да что ты, кума? – а сами бельмы-то вытаращут!
– Да ещё, не ровён час, и подменили ей там.
Тётки давай ахать, креститься, приговаривать: «С нами крестная сила, с нами силушка крестная!» – Катя нарочно за ширмою-то и закряхтит, и зашевелится! Старухи сейчас за дверь… Царица Небесная!..
Раз спит Катя за ширмою за своею… да так, не спит ещё, а предспит будто… мелькания пошли в глазах: пестрым-пестро – да мечется, вьётся что…
Вот, стало, то-о-олько засыпать засыпает – да и слышит: шу-шу-шу, шу-шу-шу… что такое? Сызнова: шу-шу-шу, шу-шу-шу – да ровно кто в лицо светит! Глазок-то тихохонько приоткрыла: так и есть, тётки – простоволосые, в большущих белых рубахах (точно сейчас из преисподней и вышли!) – что крыльями, ручищами размахивают, щебечут своим диковинным щебетом, бешеные, да лицо-то Катино свечечкой восковой высвечивают, да оглядывают оком алчущим! Ну, Катя и притворись сонной – а сама речам тёткиным внимает. А те, тетёрки пустоголовые, промеж себя воркуют: