– Катя, Катя, ну отпусти ты меня! – бессильно так, беспомощно застонал Косточка. А руки-то что плети! – Не могу я больше! Сил моих нет! Отпусти! – и глаза больные, жалостливые! – Измучился я, Катя… – и точно старый старичок головою покачивает! А потом вдруг криком и закричи: – Да кто ты, Катя, кто? Кто ты?.. Почему держишь меня?..
– Ведьма! – и Катя, бесстыжая Катя, захохотала… по-русалочьи… Не-е-ет, никуда не деться ему от Кати нашей, никуда-а-а!..
– Не скотинься! – тётки Катерине. – Косточка тоскует…
Тут-то наша Катерина и сама у́зрит (скрозь щёлочку узеньку в ширме-то): а уж что Косточка-то, Костя, эким добрым молодцем косит!
– Катя… а люблю-то я тебя как, Катя… А что волосы у тебя шелковистые, струящиеся – то помнят мои уши… А что глаза-то у тебя влажные, солёные – то помнит мой язык… А что ресницы твои трепещут точно крылья бабочки – то помнят мои губы… А что подбородок твой нежнее персика – помнят мои пальцы… Катя… Катя… А что голос твой услышу – будто поёшь ты… да ты и сама словно песня, Катя… песня, которую я не могу забыть…
– Да я смотрю, ты поэт теперь? – не стерпела – захохотала Катерина истеричная!
– А что мне остаётся? Потопила ты речами меня своими – потому и поэтом залепетал! Выплыть захочешь – ещё и не так залопочешь! – Катя плечищами и пожимает.
– Да пелену-то, пелену-то с глаз сними – залепила глаза… поэт…
– Господи, я иногда думаю, каменная ты, что ль?
– А то как же! – и ну хохотать! Русалка бесстыжая, толь толстозадая… нешто бывают такие, плавают?..
Ох, туманно умствуешь, девица… Процедить бы мутну водицу твоих словес, да скрозь решето…
– Катя, ну одним-то глазком, ну хоть краешком глаза дозволь глянуть на тебя! Господи, ну как мне молить ещё?
– Ты что, жаждешь моей смертушки?
– Да почему, Катя?
– Да потому! Коль увидишь меня, то в первый и последний раз! В последний раз… и в гробу…
– Господи, да что такое ты говоришь, Катя? Грех ведь это… Ну хочешь, хочешь, я поклянусь – вот истинный крест! – головой поклянусь, что не обижу тебя ни словом ни полсловом?..
– Ишь ты какой! В благородство играешь, голову мне свою предлагаешь? А ну как я возьму голову-то, а? Молчишь? У тебя, вишь ты, блажь, а мне жить дальше? – и добавила скрозь зубы, точно словцо ехидное застряло меж зубов: – С самой собой! Уходи-ка ты лучше по-хорошему… да уходи же-е-е…
– Господи, да меня тошнит от тебя, слышишь ты? – Ах ты девка лживая! Лживая-полуживая! Иль ждала, что тем же словцом метнёт в тебя Косточка – и уж тогда всё кончено?.. Ан молчал молчком добрый молодец – и молчание то было тягостным! – Не могу видеть тебя, не хоч-ч-чу-у-у… Господи, как измучил ты меня! Ой!.. – Тишина… да тишина-то страшенная… точно оцепенело всё… – Ну не можешь ты любить меня, не можешь… Костя, Костя, да не молчи… Боже, какая мука мученическая… Ну пойми, ты же любишь ту Катю, ту, пойми! А её уж нет давно, нет, слышишь! Умерла она, сгинула!.. И вот грязная, мерзкая образина… да ты посмотри… нет!!! Пожалуйста, пожалуйста, не смотри, стой!!! Смилуйся!!! Господи, да что делать-то?.. Не могу я… Сил моих нет… Что тебе надобно от меня… уйдёшь ты?..
– А помнишь… шь… шь… – Она помнила: поезд, быстрое мелькание картинок за окном, станция, нетерпение, волнение, выход в город, плоть толпы, платочек на шейке, душно, дрожащие холодные руки, держащие её за локоток, быстрее, быстрее, прищуренные глаза прохожих, восторг, осиная талия, новые туфельки на шпильках, липкие губки: ела мороженое… ах вот и скамейка… – А помнишь… шь… шь… – Жаждущие глаза с поволокой. Ловит каждое её словцо… и так до бесконечности… множество комбинаций… она ведёт главную тему, отстукивая ритм пальчиком по коленке… совпасть, главное совпасть… пасть… пасть… к её ногам… лобызать… – Помнишь… шь… шь… – Фоном, Костя был фоном, на котором отчётливо рисовалась Катина фигура…
– И всегда ты, Катя, будто выскальзывала у меня из рук! – сокрушался Костя. – Вот, кажется, поймал, моя ты… ан нет: что вода и уйдёшь, неуловимая Катя…
– Да такая уж она, Катя! – и зубы скалит: русалка, одно слово, русалка! – Такая-сякая-разэдакая… Ой, Костя, и надоел же ты мне со своими песнями, ой надоел! – и очи закатывает!
А тот уронит бессильно голову на руки, обхватит её, голову-то, ровно клещами железными – инда скривится весь от боли-то! И жаль Кате нашей бедолагу-то, да делать нечего, коли сказка сказывается…
– А ты как хотел? – начнёт плести, плутовать сызнова! – Ты дальше носа-то своего ничего и не видишь! «Неуловимая»… Да ты душу-то мою в состоянии ль постичь? То-то… А откройся тебе – ты сейчас шкурку цоп – да в печь её, да в огонь! Не так, что ль? – Костя и не мигнул – а глаза – родимые матушки! – ну что прорвы! Ох и извела ж она его: такую муку терпит адову! – Да я через него… – Катя понизила голос. – Через него я словцо в себе нащупала… да куда уж тебе… Вот ты сидишь – голову ладошками обхватил, – а у меня на языке так и крутится, так и вертится: заключил-де голову в скобки! Понимаешь ты?..