– Да куды ж ты глядела-то, халда ты окаянная? – опосля уж сокрушались тётушки, да на Катю-то нашу непутёвую с кулаками ки́дались, да проклятиями её осыпали ядрёными! – Ославила, ославила на всё село старая! Ой, как топерва людя́м в глаза-то глядеть! У, окаянная Катька! Родимес тебе возьми! И хошь бы куда сгинула! – и выли, и выли, слезьми обливались горючими! – И эта тоже! – А баушка Чуриха смирнёхонько в уголочке посиживает, носом поклёвывает, точно ничего-то она и знать не знает, ведать не ведает. – Э-эх! – махали тётки руками своими, крыльями. – Да и что топерь возьмёшь с ей? О-хо-хонюшки! Халат-то етот нацепила, а халат-то: одно и прозвание что халат! Прости Господи! Худой-незалатанный! Сверкала там своею мунькою, умница-разумница! Всех ославила, всех опозорила! А всё ты, халда! – и сызнова грозят Катерине кулачищами пудовыми. – Тряпку-отымалку каку-то сыскала грязную, обернула вкруг головки пустёхонькой… Ой, горе-горюшко! Зуб во рте блестит-торчит один-одинёшенек! Вот иде страсть-то! Уйдите, кричит, не знаете, как люди-то старые делали! Ой, ославила, всех ославила! Ветошкой прикрылася – да мунькой своей сверкать! О-хо-хо! И как покойничек-то, куманёк, в гробе не перекувы́ркнулся! Ой! Как на глаза-то топерва казаться?.. Не знаю, ничегошеньки не ведаю… Насилу и увели… О-хо-хо…
Долго ли коротко, а тётки-то засели по полатям: сидят – носу за ворота не высовывают! И то, ославила баушка Чуриха, на всё село ославила!..
А тут и друга́ напасть, и друго лишенько: Катьша-то что удумала… мудрёная головушка: писать… Чур-чур-чур!..
И вот пишет-пишет наша Катя, пишет – не оторвётся! И семь потов-то с ей сойдёт, семь вод-то стечёт! Истинный крест!
Писать-то пишет, да приговаривает: «По кочкам, по кочкам, по коченёвским строчкам, скочок-поскочок, скорым росчерком скачет кочет-кочеток… точка»!
Ох и диво ж дивное, чудо чудное!
И ночью-то что Катюшке померещится – сейчас девчоночка торопливая, жаром пышущая, на ширме и выпишет впотьмах. А утречком щурится: ширма-то, что пещера, испещрена пёстрыми письменами!
И улыбка блаженная красит уста полуоткрытые! И бровь русая так по челу высокому и стелется дугою-дуженькой: ровно и она, бровушка, дивуется тому чуду! И глаза такие глубокие-глубокие, и лицо будто вытянулось – и как просветлённое будто личико-то, истинный крест! Сияет, так и сияет! И кожа м-матовая…
Ах ты Катя ты Катя, славная ты головушка!
А писать-то до чего ж сладостно! Ох и сладостно… и сравнить бы сравнил – да не с чем! И то: блаженны пишущие-то!..
– Блажит девка! – тётки жалобно. Да краешком платочка глаз слезливый и утрут. – Схоронила красу свою за ширмою той проклятущею – и сидит, выписывает! И уж каки-таки узоры узорные расписывает?.. – всплеснут руками – да и побредут старушки безутешные. А иной раз сгоряча-то и скажут так: – Мы больные, старые! Убиваешь ты нас, убиваешь! – А она, Катерина-то, знай своё: посиживает за ширмой да и пописывает! То всё столбцы разбирала какие-то, прости Господи, а нынче сама писать удумала: пишет – не надышится! Ой и не доведи до греха, Царица Небесная!
Ах ты головушка буйная, разудалая! И кто влагает в эту головушку слова всё складные да ядрёные – дознаться бы…
И будто чудо какое чудное: что такое? – да краса-то стала ворочаться к нашей девице!
Вот встанет Катя возля́ зеркала – и глазам своим не верит: ну не диво ль дивное? – лицо-то, лицо-то словно прежнее… глядит на нашу на Катю… да шея-то длинная, гладкая… да грудь-то высокая, пышная… Ах ты Катя ты Катя, красна девка… И нешто бывает такое?..
– Святые угодники! – а и тётки почуяли, ай почуяли! Руками-то всплеснут, да прослезятся, да целовать Катерину кинутся! – Пуще прежнего стала раскрасавица! – и рады-радёшеньки, что девица их, голубица их ясная, из-за ширмы той проклятущей вышла целым-целёхонька – да ещё эвон какая кралечка! Знать, недаром скрывалася! – Да полная, да румяная, да белая! – толь и поют старушки блаженные. – А коса, она отрастёт, девка, не печалуйся! – и гладят Катю свою по русым по кудерькам. Ах ты Катя, Катя… – Киньстинькина, чай, позвать топерича? – и подмигивают нашей кралечке. – Косточку твово? – А Катя-королевишна лишь тряхнёт шевелюрою – волосами кудрявыми: помышляет о словечках-буковках! Вот будто и собою любуется-любуется, а после – что такое! – за ширму – и пишет-пишет… Тётки перемигнутся: – Пиши, девка, пиши… В писании-то ентом, стало, твоё спасение… Пиши, родимая… – а ночами-то шушукаются-перешёптываются тётушки шумливые: – На бумагу себя девка выписала! Как есть, исторгла всю! Выписала-спасла! – и бумагу ту диковинную щупают: следов Катиных сыскать им, знать, хочется…