– А мы попробуем? – и заглядом в лицо ей заглядывает… вот блаженный-то…
Поехали. В разных вагонах и поехали-покатили, соколики… Мальчишка, мальчишка… Глазёнки-то как засверкали… И удумает же, а?.. Милый, милый Косточка… Господи, сидит, небось, сгорает от нетерпения… Ах ты глупенький…
Столкнулись… случайно на станции…
– Девушка-сударушка… – а голосочек дрожит-срывается… Гвоздички-то когда успел купить… букетик махонький, мохнатенькие белые головушки… Господи, да за что он так любит-то её?.. За что так мается?.. Который год терпит муку мученическую?.. Покачала головкой задумчиво… Ах ты Костя, Косточка, Константин Павлович… – А как Вас… звать-величать? – а глаза-то, родимые матушки, тоскливые… Косточка…
– Да хушь горшком прозови – толь в печь не сажай, – так баушка Чуриха говаривала. И смотрит с прищуром Катя лукавая!
– А я твой Косточка…
И вдруг будто что кольнуло в грудь… взгляд его… ой, не вынести… И зажмурилась: крепко-накрепко, как Катя-малышка, бывало, жмурилась – а потом резко глаза раскрыла… Косточка стоит-пошатывается… беззащитный, жалконький… родной такой… И ровно другой!.. Иль не другой… Ровно только что разглядела его наша дева бездушная: Господи, это ж Косточка… аль не Косточка… И рот раззявила…
– Катя… – а он, ишь, задыхается: зашёлся весь! – Катя… Пойдём ко мне…
– Тш-ш-ш… – приложила пальчик, лапушка, к его губушкам… погубительница… – Тш-ш-ш… – и глядит-оглядывает… нешто то и взаправду ейный Косточка… Спросила тихохонько: – И ты… любишь меня?
Он как-то бессильно выдохнул и скривился весь, сжался, скукожился… цыплёночек…
– Да-да, – пролепетала Катя-куклица бессмысленно. – Да…
– Пойдём … Катя?..
Она сызнова приложила пальчик к его губам: тш-ш-ш…
– Без имён…
– Без имён…
И пошли они, и ели мороженое, и пили газировку шипучую… А бананы пока грелись на солнышке… Ишь, шельмы рыжие, эк они изогнулись-то: грудь колесом! Ты глянь-ка! И манят блеском своим матовым… о-ох!.. А носики-то, носики, попрятали… Ишь вы, голубчики…
И они ели мороженое – а оно вскипало шапкой пенистой – вот-вот убежит, неугомонное! – и прохудилось донышко в стаканчике вафельном, и им пришлось ловко языками орудовать, дабы успевать слизывать это сладкое густое сочиво… и оба они заляпались, ухайдокались, как есть ухайдокались, и принялись тереть пятно липкое… И наша девица пытливая заметила над его верхней губой «усики» – и закричала, девчоночка: «Усики, усики!» – и залилась смехом русалочьим, а он, сударик, смахнул их ладошкою… И они покончили с этим несносным мороженым, и принялись искать, чем бы вытереть белые рученьки: рушничок какой, полотенце льняное подрубленное… И у обоих сыскался платочек махонький, и они утёрлись одним платочечком… А потом они, милки, пили лимонад, и он шипел, ворчал по-стариковски, вздымался волною пенистой, пышною пеною-шевелюрою… И они уделались, открывая бутылочку… И это зелье горячее-пылающее казалось им самым сладостным, и они, смущённые, икали от газа игривого и хохотали, и обливались сызнова.
И бананы… Ишь, шельмы рыжие… молодцы дюжие, гости желанные, яства заморские. В путь-дорожку пустились: океяны-моря буйные переплыли – носики поопустили: фасон, глянь, соблюдают – эвон спинки-то выгибают!
И они чистили бананы мягкие, расплавленные, и ели, ненасытные, – а мякоть банановая приставала к их ловким пальчикам, – они ели и давились от хохота…
А после они долго искали, куда шкурки выбросить сморщенные, а шкурки казались такими трогательными, такими беззащитными, что жалко было их и выбрасывать…
А после они любовались закатом солнца изнемогшего, а оно, красно солнушко, катилось по́ небу что головушкой бедовою, и они переглянулись, а и переморгнулись, а и не удержались сначала-сызнова от смеха-хохота… и в животах у них урчало от газировки выпитой: чур-чур-чур… Господи, как просто… ведь это так просто… Проще и не бывает: не удумаешь, не выпишешь…
– Любишь ли меня? – спросил он уже после… после… обнял, дышал в её волосы… Солнечный лучик высветил пушок золотистый на щёчках Катиных. – Ладушка моя, Ведушка… душенька… – любовался, прижимал к себе, точно то была не Катя, а какое сказочное сокровище… Господи, да она… она… преступница…
– Костя! – прижалась к нему, заплакала. Зачем, зачем она это сделала… – Косточка…
– Что? Что, моя любушка? – а глаза его светятся! Господи, как светятся глаза его…
– Прости, Косточка… – в подушку уткнулась носиком. – Только ни о чём меня сейчас не спрашивай, ладно?.. Не спрашивай… я ничего, совсем ничегошеньки не знаю… – Господи, да как же он всё это вынес-то? Преступница, преступница подлая… А у него на висках… седые волоски-и-и… она приметила, пытливая… Подлая, подлая-а-а… – Прости меня-а-а…