Постояла-постояла наша Катя, да так ничего и не выстояв, поплелась на станцию, поплелась родимая, ширма на плече…
Часть 4. Москва
– Ах! Катерина, ты?? – Марфа Игнатьевна рот-то ладошкой прикрыла, потому словцо точно пес с цепу срывается, того и гляди, на Катю нашу кинется. – Ой, родимая матушка, не признала, видит Бог, не признала! – и стоит ровно столб каменный.
– Я, Марфа Игнатьевна, я… Что, постарела?..
– Да нет… повзрослела будто… Господи, да входи ты, входи… и́збу застудишь… Катя ты Катя… непутёвая ты Катя… Господи… – и в слёзы: ревмя ревёт-убивается. – Комнатка-то его целым-целёхонька: я и не заходила туда, вот те крест! Живи, покуда под корень-т нас не снесли, девка!..
А Катя только вошла в комнатку, в ихну… комнатку… да ноги-то у ей и подкосились, что колоски… так, знаешь, на коечку и рухнула… а уж что пылищу-т подняла… Царица Небесная! Лежит точно в тумане… Ах Матвей Иваныч, Матвей Иваныч… И воет, и воет… А куды денешься: жить-то надобно…
Вот и живут-поживают. Марфа что шелко́вая: никак Катьшу спугнуть пужается – вот и ласковая-жалостливая! И то, одной-то не сладко, ой не сахарно!
Катя ей всё про жизнь свою обсказала, а старуха толь головой покачивает да ахает: о-хо-хо! А после прижала к себе Катю-то, приголубила.
– Оставайся, дочка, – молвила, – не покидай ты мене! Ни словом ни полсловом тебе не попрекну! – проскрипела и заглядывает в глаза Катины потухшие, жалостливо так заглядывает: ин сердце заходится! – Не избежишь? Изба большущая… А и наследников чтой-то след простыл… а и дом-т не ровён час заломают. – Катерина слезу толь смахнула да головушкой помотала: мол, и куды ей бежать-то пробежками?..
И ходила, и бродила наша Катьша бесприютная: по тем тропкам-дорожкам, где они когда-то с Матвеем Иванычем хаживали, и бродила, душу себе бередила. Музей Пушкинский, пруды Патриарши… Да в сам музей-то, в сам пруд не заходила: так, постоит подле, глазами будто обласкает – и дальше пошла-пошлындала: знай себе ступает по улочкам мощёным… ин сердце щемит…
Вот сызнова куда придёт: да так, постоит стоймя, поторкается у ворот, разиня рот, ровно зачарованная какая, да за ворота́-то нейдёт – отворачивает…
Вон и башмаки уж прохудились… пальтишонко кой-како: ветрище треплет его туды-сюды, туды-сюды, что отымалку: того и гляди, сорвёт напрочь… простоволосая: всё лахудрою… глазища большущие круглые, и не плачет ими – глядит лишь глазищами-то своими… и куда глядит… Бог её и ведает…
Вот на Патриарши придёт… а будто неловко ей, будто чего стыдается: постоит-постоит на землице, на водицу полюбуется – и пошла, кроткая, пошла, голубица наша, скиталица… А спроси ты её, вот спроси: чего она ходит-то, свищет чего? – посмотрит на тебе с прищуром, жалостливо – ей же божечки, душу выматывает тем взглядом особельным! – и опять пошла-потяпала, Катя молчаливая, бессловесная… Ах ты девица красна, зорюшка ясна…
Домой придёт: умаялась – рукою лишь бессильно и махнёт: дескать, не до разговоров ей нонече! Чайку разве и похлебает – да в комнатку: закроется – и сидит, листками шуршит… Уж Марфа Игнатьевна и не зайди! Вот страсть-то иде…
– Тут у нас, Катя, – начнёт старуха, да робеет, да с опаскою на Катю нашу поглядывает: не сболтнуть бы чего лишнего! – мужчина один вдовый… хороший такой человек… жена-то его, покойница…
– А на что мене вдовец? – и как в воду, на старуху глядит своим чёренным глазом бездонным: и идей-то там жизня-т залегла девичья?..
– Да ты слушай, – будто и не примечает добрая Марфа Игнатьевна, своё гнёт, – я про вдовца-то вдового не стану сказывать: вдоволь уж понаговорено… а хороший человек! – и руками всплеснёт. – Завсегда мене и мучицу поможет донесть и… – А Катя сидит и сидит стуканом: даже не пошевелится! – Дык я и говорю, вдовый он… ага… покойница-то его… – и так и сяк крутится старуха почтенная: не знает, видно, с какого боку к ей, к Катерине-то нашей, и подступиться, пустомеля ты! – Дык я и говорю, он-то уж старик, вдовец-то, а сын у его есть: хороший такой мужчина, чинный… ну, правда, не молодец… но добрый мужчина, тверёзый, работящий такой… хороший! – и махнёт рукой. – Сыщи ты мне, грит, Марфа Игнатьевна, невесту, да, грит, такую невесту… чтоб, как водится, не с кислого теста… Катя! – крикнет вдруг. – Слушаешь, что ль? – Катя кивнёт будто головёнкой еле приметно. – А я ему, слышь, и говорю: да есть, мол, говорю, уж такая сдобная булочка, что толь надкусишь – да всю целиком и сшамаешь… Катя… А-а! – старуха посмотрит-посмотрит на невесту-то нашу: ох и горе горькое! Ин зуб ноет, что об сухарь точён. Постоит-постоит – да так ни с чем и уйдёт, нос кулаком и утрёт!