– Не разговаривайте, – сказала она.
Докторша очень долго слушала меня: «Дышите, не дышите», – потом заставила говорить «а», потом стучала по груди согнутым пальцем.
– Не сломайте мои хлипкие кости, доктор.
Она ничего не сказала, только улыбнулась. Чертовски хорошая была улыбка. Так улыбаются не очень красивые, сероглазые девчонки, которые до десятого класса носят косички и выдумывают всякие турпоходы. «Бьюсь об заклад, она играла в футбол наравне с пацанами», – подумал я.
– Вы замужем, доктор? – Мне очень не хотелось, чтобы она задавала этот дурацкий вопрос: «На что жалуетесь, больной?»
– Повернитесь спиной. – Она простучала по всей спине от затылка до поясницы, потом заставила кашлять.
– У вас воспаление легких.
Вначале я ничего не понял. Потом испугался: воспаление легких – это когда долго болеют.
– Не может быть, доктор!
Она повела меня в другую комнату. Там были белые стены и две койки. Из-под одеял торчали невероятно чистые простыни. Я вспомнил, как мы неделями спали в снегу, не раздеваясь, и не умывались по утрам, чтобы меньше мерзло лицо.
– Я весь грязный, доктор.
– Ложитесь, – сказала она. – Душ не работает.
«Все правильно, – подумал я. – Где и когда в этих краях работал душ?»
Было очень хорошо лежать на чистой кровати среди белых стен и думать о разном.
Воспаление легких оказалось почти приятной болезнью. Термометр каждый день показывал тридцать девять, но я почти не чувствовал этого. И то, что все тело было чужим, не очень мешало, потому что не надо было двигаться, идти задыхаясь, спешить за нартой. Надо было просто лежать.
Только теперь я понял, как чертовски измотались мы за эти два месяца. Я вспомнил, что за все годы после окончания института не болел. Только раза три зубы и иногда простуда.
Вообще эти восемь лет прошли быстро, как проходит по горло загруженный день. Вначале нравилось играть в эдаких кочевников XX века, с нашими перелетами, перекочевками, кострами и песнями и той внешней, обрамляющей чепухой, о которой снимают фильмы, сочиняют стихи и рассказы, чаще всего плохие, не отвечающие сути, что-нибудь там про последнюю спичку. Нам нравилось играть в эту чепуху, но позднее пришла привычка. Привычка к нашей работе, без которой никто из нас не смог бы сейчас жить.
Самым глупым было время длинных полугодовых отпусков. Хрустящие листы аккредитивов, накопившиеся за два года, исчезали очень быстро. Приходилось слать короткие радиограммы: «Темпе пять востребования». Деньги приходили незамедлительно, потому что у нас принято уважать отпускников. И так же незамедлительно исчезали.
Однажды я очутился в ненужном мне городе Ставрополе. Там была одна студентка. Привычка к передвижению сработала на сей раз не вовремя. Мы глупо простились на вокзале. Она хотела учиться именно в том институте, а я не мог сменить профиль работы и осесть на месте. Впрочем, она была чересчур красива для жены человека, который по полгода не бывает даже во временном доме.
Докторша кормила меня какими-то желтыми таблетками, которые надо было глотать через каждые четыре часа круглые сутки. Только сегодня я вдруг понял, что она вот так ко мне и приходит через каждые четыре часа уже несколько дней подряд. «Надо сказать, чтобы она отдала будильник».
Но докторша все не шла. Незаметно я начал думать о Тянь-Шане – стране, где осталось мое сердце. Я редко позволяю себе думать о нем, чтобы всегда что-нибудь оставалось «на потом». Докторша не появлялась. Я вспоминал лица знакомых киргизов, названия речных долин, запах лошадиного пота.
Она пришла часа через два в домашнем халате. Лицо было заспанным и тоже очень домашним.
– Проспала вашу таблетку.
– Чепуха. Я прошлый раз взял две.
Она все еще по-сонному улыбнулась в ответ на мое вранье.
– Вы были на Тянь-Шане, доктор?
– Нет.
– Там хорошо осенью в предгорьях. Все желтое. Даже воздух желтый. С вершин видно желтую степь. Как эта таблетка.
– Вы любите желтый цвет?
– Нет, я просто люблю Тянь-Шань.
– А мне нравится, когда в больнице кто-нибудь лежит, – сказала она. – Я даже сплю спокойнее. Здесь всегда так пусто.
Она положила таблетку и ушла. «Придет, – подумал я. – Придет через четыре часа».
Она пришла через час и сунула градусник.
– Трех наших девушек распределили в Среднюю Азию.
– Не горюйте, – усмехнулся я. – Средняя Азия не везде интересна. Там очень душные города. В Туркмении каменистая равнина.
– А на этом острове есть интересное?
– Есть. Например, хорошие парни из экспедиций. Она только взглянула на меня. Наверное, подумала, что я не самый хороший.
На пятый день пришел Старков. Рослый, весь здоровый и чуть-чуть скучноватый.
– Как дела? – спросил я.
– Радиограммка тут тебе, – небрежно сказал Старков. – Если надо, отвезу ответ.
Радиограмма была от ребят. «Через два дня ждем самолет. Что делать?»
Это было неприятное сообщение. Мы ждали с самолетом пакет. Такие пакеты привозили к нам молчаливые курьеры спецпочты. Они придирчиво проверяли документы, потом давали подписать внушительную бумагу и лишь после этого отдавали пакет. Все документы были оформлены на меня. Курьер не отдаст пакет никому другому. Он увезет его обратно. Но то, что в нем находилось, необходимо для продолжения работ.
– Когда едешь? – спросил я Старкова.
– Завтра.
– Я с тобой.
Старков пожал плечами. Твое, мол, дело, поступай как знаешь.
– Что за глупости? – докторским тоном спросила она, когда я сказал о завтрашнем отъезде. – Я не позволю.
Кое-как удалось растолковать, в чем дело.
– Если это очень нужно… – нерешительно протянула она. – Но на собаках я вас не пущу.
– Вездеход, – успокоил я ее. – Вездеход с громадным тулупом. Дайте мне побольше этого четырехчасового наркотика, и все будет в порядке.
– Это антибиотик, – сухо сказала она. – И я все решу сама.
В дверях она остановилась и спросила:
– У вас очень важная работа, да?
– Средне, – сказал я. Я не кривил душой, – я в самом деле так думал, да так оно и было.