— Когда мы вам билеты принесли, — заметила Люба, — вы этого небось не говорили.
Она неторопливо спустилась со скамейки, провела ладошкой по тёмной от дождя доске.
— Мне домой пора, — сказала она. — Времени уже много. Меня мама ждёт обедать. И сыро тут. Простудиться тут можно. До свиданья.
Чуть кивнув головой, Люба медленно повернулась и ушла.
— До свиданья, до свиданья, Люба Агафонова, — задумчиво проговорил ей вслед дядя Андрюша. — Спасибо тебе за билеты, Люба. Я про них долго помнить буду.
Ветер пробежал по молодой липе, стряхнул с нее крупные капли воды. Дядя Андрюша вытер каплю со щеки и сказал:
— Совершенно не переношу вранья. По мне, кажется, хуже нет зла на земле, чем ложь. Я потому и с тёткой своей не хочу иметь ничего общего, что она лгунья и лицемерка. У неё же на лице написано, что она всё время думает одно, а говорит другое. Ей это представляется обязательным качеством культурного человека. Что же я к ней за билетами пойду? Я уже год, как с тёткой не встречался. Билеты, посмотрел, у нас со Светланой в служебную ложу. Но я ведь думал… Агафонов… Открываю дверь в ложу — здрасте! Любимая моя тётушка. Еле высидели первое отделение. Я бы за ложь не знаю что делал! И ведь самое обидное в чём. Когда такие, как моя тётка, которые, по сути дела, уже своё отжили, ещё куда ни шло. Но когда с пионерскими галстуками на груди…
— Так мы, дядя Андрюша, — тихо сказал Витя, — вовсе с Федей и не врали вам ничего.
— Не врали? — удивился он. — Как не врали? Или, может, у Любиных родителей действительно были билеты? А Любе их не дали — и вам срочно пришлось выкручиваться? А? Так?
— Нет, не так, — покачал опущенной головой Витя. — У Любы не было билетов. Но мы с Федей не знали. Мы же молчали. А Люба всё придумала, чтобы…
И Витя рассказал, как получилось с билетами, про «вопросы по методике» и про всё остальное.
— Получается, для моего блага врали, — проговорил дядя Андрюша. — И врала одна Люба. Вы — нет. Потому что молча врать нельзя. Так получается?
— Но мы же не знали, — напомнил Витя.
— Сначала, быть может, и не знали. — согласился дядя Андрюша. — А потом, когда у тёти Клавы билеты клянчили? Когда мне их отдавали, и якобы они — Любиного папы? Молчали? Но не кажется ли вам, что врун не только тот, который говорит неправду? Не кажется ли вам, что врун и тот, который молчит, когда врут рядом с ним и от его имени?
— Кажется, — прогудел в ответ Федя, не поднимая глаз. — Ясное дело, мы и есть самые первые вруны. Ещё хуже, чем Люба. В сто раз хуже, чем она.
— Почему же в сто-то? — не понял в свою очередь дядя Андрюша. — Ведь у вас действительно вроде Люба заводилой была.
— Потому, — сказал Федя, — что она девочка. И ещё потому, что когда про человека говорят плохое, а его тут нету, так это вообще…
— Что вообще? — сообразив, в чей огород кинут камень, спросил Витя. — Получается, я про неё тут наговариваю. А ты не наговариваешь. Ты сразу в защитничках оказался.
— Ясно, наговариваешь. — прогудел Федя.
— Ах, так! — возмутился Витя. — А ты сам у Ивана Игоревича что сегодня в кабинете сделал? Защитничек! «Когда про человека говорят плохое, а его тут нету…»
— Что я сделал? — насупился Федя.
— Ничего! — закричал Витя. — Справедливый какой нашёлся!
У ребят, кажется, назревал конфликт. Но дядя Андрюша быстро притушил его и расставил всё по своим местам.
— Будет вам! — цыкнул он на ребят. — Будет! Ишь мне тоже. Оба, выходит, виноваты, раз друг на дружку кидаетесь.
Но почему это, интересно, оба? Почему? Разве Витя был в чём-то хоть капельку виноват? Хоть на самую маленькую капелюшечку?
Глава восемнадцатая
Почему уходят пароходы
В четвёртом классе беды забываются быстро. Уже на другой день после того неприятного разговора с дядей Андрюшей как-то так само собой получилось, что друзья вновь отправились из школы вместе. До Дегтярного переулка Витя, Люба и Федя добрели молча. А у водоразборной колонки Федя сказал:
— Зайдём?
И Люба с Витей взяли и молча пошли к кособокому Фединому дому.
Под окном Фединой каморки цвела старая вишня. Она загораживала свет. И в каморке стоял полумрак.
— Зажечь? — сказал Федя, посмотрев на лампочку под потолком.
Ему не ответили. И он не стал зажигать. Зачем? За окнами весна. Теплынь. Солнце вовсю. А тут… лампочка.
В каморке слева у стены вместо стола — верстак. Армии разноцветных пластмассовых солдатиков расположились по обе стороны верстака, на потёртых временем голых досках. Одна армия с одной стороны, другая — с другой.