— Спасибо, мы не хотим, — пискнула Люба. — Нам не надо, Вася. У нас есть такая резинка. Честное слово. Точно такая же.
— Такая же? — почему-то удивился Вася, будто, кроме него, никто больше не мог достать подобной резинки. В голосе у Васи появилась настороженность. — Как это… такая же?
— Ну… точно такая.
— Врёшь, — сказал Вася.
— Честное пионерское.
— Покажи.
— Вот, пожалуйста. — И Люба достала из кармашка завёрнутую в яркую обёртку дольку.
На обёртке синело небо и желтели роскошные ананасы. Долька была из остатков той самой резинки, что дал ребятам иностранный мальчик.
— Тю! — воскликнул Вася Пчёлкин. — Так это не ты ли наврала на меня Ивану Грозному? Завуч мне всё время эту резинку совал, доказывал, что это я принёс её в школу. А я в тот день как раз ничего и не приносил. Мне даже любопытно сделалось.
В левой руке Пчёлкин держал горстку жевательной резинки. Он зажал её в кулак, а правой рукой схватил Любу за косы.
— Ах ты такая-сякая! — закричал Вася. — Да я сейчас из тебя мокрицу сделаю! Да я…
Если хочешь что-нибудь сделать, то нужно меньше об этом говорить. Лучше всего действовать вообще без вступительных слов и длинной подготовки. Вася Пчёлкин несколько затянул подготовку. Поэтому он не успел сделать из Любы мокрицу. Федя, обычно такой медлительный и не очень расторопный, неожиданно нагнулся и резко нырнул головой вперёд. Голова у Феди была большая и крепкая. Федина голова угодила точно в пчёлкинский живот. Вася Пчёлкин ойкнул, сложился, будто перочинный ножик, пополам и с маху сел на асфальт.
— Я вас предупреждал, — буркнул Федя, держа в боевой готовности голову и кулаки. — И вам ещё хуже будет, если вы не отстанете от Любы.
Недоуменно хлопая светлыми ресницами, Вася Пчёлкин сидел на асфальте. Сидел и держался за живот. Вокруг Васи яркими пятнышками горели на асфальте цветастые дольки жевательной резинки.
— Ну… кончики, — угрожающе произнёс Вася, — поднимаясь.
Однако Люба с Федей не стали дожидаться, пока Пчёлкин поднимется. Люба с Федей единодушно дали могучего стрекача.
И вот тогда-то Вася Пчёлкин и крикнул им вдогонку те самые слова — про то, что он всё равно переловит теперь ребят поодиночке и вставит им вместо ног деревянные спички.
Глава третья
Над Волгой
На кладбище, навестить могилы родителей, дед Коля ходил каждый раз, когда приезжал в родной город. Но теперь так получилось из-за хлопот с этой квартирой, что то в военкомат было нужно, то в милицию, то в жилищную контору, то в горисполком. Одних бумаг, разных там справок, потребовалась целая куча. И ещё деду очень мешала боль в пояснице. Стоило деду немного понервничать, как его сразу валило с ног. Бабушка постелила на диване тюфячок и под него сунула большой лист фанеры. Дед сам такое придумал, говорил, что ему на фанере не так больно.
Про госпиталь, на котором настаивала бабушка, и врачей дед и слышать не хотел.
— Как-нибудь, Маняш, и сами одолеем этот насморк, — твердил он, морщась от боли. — Тоже мне болезнь — радикулит. И не такое одолевали.
С Вознесенья на кладбище ходил автобус № 7. Ехать собрались лишь через неделю. Дед с Любой сели в автобусе на одном сиденье, Витя с Федей — на другом, как раз напротив. Между ними на стенке всю дорогу отчаянно дребезжал красный ящик — касса с билетами. Опустишь в прозрачную пластмассовую щёлку монетки, повернёшь чёрное колёсико — отрывай билет.
— Молодые люди, — передавали Вите с Федей деньги, — оторвите, пожалуйста, два билета. Молодые люди, пожалуйста, ещё три. Не сочтите за труд. У вас так замечательно получается.
И Витя с Федей наперегонки крутили чёрное колёсико и отрывали билеты.
А когда приехали и вылезли из автобуса, дед почему-то пошёл не к виднеющимся вдалеке кладбищенским воротам, из-за которых выглядывала церквушка, а в другую сторону.
— Мы лучше вон оттуда завернём, — сказал он, — с тыла. По-над Волгой-то знаете какая красотища!
С высокого обрывистого берега Волги и впрямь открывалась дивная картина. Синее полотно реки вольготно лежало по обе стороны, теряясь в туманной дымке горизонта. Крохотные домишки на противоположном низком берегу казались ладными, чистенькими, игрушечными. Крахмально-нежная церквушка тихо золотилась пятью куполами-луковками, И вообще всё, что открывалось взору, было чуть золотящимся, гладким, нетронутым. И не имел тот простор ни конца, ни края!
Старинное городское кладбище походило на запущенный парк. Оно лежало на краю обрыва. Густые деревья сплетались кронами над дремлющими в сырой прохладе надгробьями. Кладбищенским кустам и деревьям было тесно тут, их тянуло на простор, к жизни и свету.