— Пойми ты, — втолковывал деду Витин папа, — Галка лучший на весь город модельер. Что же зазорного, если она сошьёт Нинель Платоновне платье? Почему ты решил, что это всё из-за твоей квартиры? Галка уже сшила Нинель Платоновне не одно платье. И вовсе не потому, что Нинель Платоновна жена Агафонова. Или, по твоему мнению, Нинель Платоновне теперь никто не имеет права ничего шить? Как же, ведь могут подумать, что это только из-за её мужа!
— И самое главное, Вадим, даже не в этом, — прикусила губу мама, снова собираясь заплакать. — Зачем же такое при Нинель Платоновне? Ну, сказал бы тебе, мне. Ну, прожили бы мы тут, в тесноте, на год больше. Я на всё согласна. Но как я теперь, встретившись, посмотрю Нинель Платоновне в глаза? Что я ей скажу? Как можно было такое?
Папа с мамой говорили долго. А дед лежал, смотрел в потолок и молчал. И бабушка молчала тоже.
Наконец, дождавшись паузы, дед вздохнул:
— Принимаю. Целиком и во всём согласен с вами, ребята. Идиотский у меня характер. Тяжело вам со мной. Знаю. Но ведь я военный лётчик. Вы меня тоже поймите. У военного лётчика мышление и впрямь, наверное, прямолинейное.
Дед помолчал, нашёл на диване бабушкину руку, положил на неё свою и, глядя в потолок, неожиданно стал рассказывать про торпедную атаку. Бывало, Витя просит, просит — не допросится. А тут дед — сам. Лежал и рассказывал о том, как самолёт-торпедоносец выходит на боевой курс, как прицеливается по кораблю противника, как идёт сквозь шквал огня к цели.
И Вите было немножечко странно слушать обо всём этом после горячих маминых и папиных речей. Ведь то, о чём рассказывал дед, не имело никакого отношения к маминой обиде и к японскому отрезу, ко всему тому, что случилось, когда пришла Нинель Платоновна,
А с другой стороны, что было до всего этого Вите? Слушая деда, Витя с неожиданной отчётливостью до самых мелких подробностей представил себе всю торпедную атаку. Он услышал звук ревущих моторов, почувствовал дробную вибрацию корпуса самолёта, ощутил толчки от рвущихся рядом в воздухе снарядов. Витя представил себе всё так отчётливо, будто сам сидел рядом с дедом за штурвалом, сам впивался глазами в маячащие на горизонте корабли противника.
…Холодное Баренцево море. Вдали фашистский транспорт в окружении боевого охранения. И все огневые точки на эсминцах и сторожевиках стреляют в один-единственный самолёт.
Все!
В тебя!
Даже орудия главного калибра. Они бьют перед самолётом в воду. И на пути самолёта вздымаются огромные столбы воды.
Пули и снаряды свистят вокруг торпедоносца. А штурман, глядя в специальный прибор, наводит машину на цель.
Боевой курс! Его нужно выдержать с безупречной точностью. Скорость. Высоту. Направление. Чуть дрогнешь, собьёшься, и сброшенная торпеда пойдёт мимо цели.
И бывало так, что у лётчика на боевом курсе сдавали нервы. Очень редко бывало такое, но бывало. Не выдержит лётчик шквального огня противника и отвернёт, чтобы уйти. Но на вираже самолёт подставляет под град снарядов и пуль слишком большую площадь, всё «пузо», как говорят в авиации. Намеревался уйти, да получилось иначе. Чаще всего те, кто сворачивал с боевого курса, на базу не возвращались. В бою вообще чаще других гибнут трусы.
— Что уж тут попишешь? — сказал дед, поглаживая бабушкину руку. — Я лётчик, ребята. И по мне жизнь — та же атака. Чуть-чуть собьёшься, считай, в цель тебе не попасть. А сдадут нервы, струсишь, отвернёшь — значит, вообще пропал. Вот вам и вся моя немудрёная философия.
Замолчав, дед скрипнул зубами, тихо попросил бабушку:
— Маняш, вызови сестру. Пусть укол сделает. Никакого больше терпежу нету.
Он впервые сам попросил вызвать сестру. Раньше лишь ругался. А тут попросил сам.
Бабушка кинулась к телефону. По запрокинутому лицу деда катились крупные капли пота.
Глава десятая
Как вас сбили?
В классе собралось народу — никогда столько не собиралось. И из четвёртого «а» пришли, и многие старшеклассники, и учителя, и дядя Андрюша.
Завуч Иван Игоревич сказал:
— Может, Николай Григорьевич, лучше в актовый зал переберёмся?
Иван Грозный встретил деда словно какого-нибудь инспектора гороно. Даже ещё лучше. Витя никогда и не видел, чтобы Иван Грозный кого-нибудь так встречал. Наверняка это после того похода деда в школу, когда он ходил вместо папы.
— Нет уж, — сказал дед завучу. — В актовом-то зале у нас наверняка никакого разговора не получится. Я, Иван Игоревич, боюсь, что и в классе-то не получится. Но уговор наш помню. И как сумею, так и сумею.